В этом «Ответе» Тассони, обрушиваясь на иноземных поработителей Италии, выражал восхищение герцогом Савойи за то, что тот «оказал честь нации, доблестно выступив против тех, кто пытался попирать и угнетать ее».
Ни Тассони, ни авторы анонимных антииспанских «Известий» не были демократами. Они полагали, что освободить Италию от чужеземного ига сможет лишь союз государей, возглавленный Карлом Эммануилом. Но это не превращало их в представителей официальной литературы. На какой-то момент антииспанская политика Туринского двора действительно сделалась воплощением национально-освободительных надежд всего итальянского общества, во всяком случае на Севере, и поэтому даже в прославляющих Карла Эммануила произведениях, как правило, отражалось национальное сознание — общественное недовольство не только испанскими властями, но и всей той политической системой, которую навязывала Италии феодальная реакция. Не случайно почти все произведения в поддержку антииспанской политики Карла Эммануила издавались подпольно, нелегально распространялись во всей Италии и нередко, как то случилось, например, с «Филиппинами» Тассони, вызывали ярость властей не только в Мадриде и Риме, но и в придворных кругах Турина.
ИТАЛЬЯНСКИЙ КЛАССИЦИЗМ XVII в. И ТВОРЧЕСТВО ГАЛИЛЕЯ(Хлодовский Р.И.)
Классицизм возник в Италии одновременно с барокко, но на совсем иной социальной почве. Поэтически, а также идеологически он противостоял барокко, особенно барокко аристократическому. На рубеже XVI и XVII вв. классицизм в Италии складывался в борьбе как с идеологией Контрреформации, так и с эстетическими принципами маньеризма. Его общественную основу составляли средние слои горожан, связанные с промышленным производством, и потому, в отличие от феодального и нового дворянства XVII в., жизненно заинтересованные в развитии техники, а следовательно, и в научном, рациональном познании действительности. Маньеризму и формалистическому новаторству аристократического барокко итальянский классицизм XVII в. противопоставлял верность литературным традициям классического Ренессанса.
Однако было бы неправильно пытаться рассматривать итальянский классицизм XVII в. только как некое продолжение Ренессанса и на этом основании видеть в классицистах начала XVII столетия своего рода запоздалых представителей культуры итальянского Возрождения. Как и барокко, итальянский классицизм XVII в. был отделен от классической поры Возрождения кризисом ренессансной идеологии. Он сформировался уже после того, как общественные, политические и в значительной мере нравственные идеалы итальянского Возрождения обнаружили всю свою трагическую несовместимость с общественно-политической действительностью Нового времени. Это существенно повлияло как на проблематику итальянского классицизма, так и на его стиль. В условиях развернутого наступления феодально-католической реакции продолжателем гуманистических и литературных традиций Возрождения выступала в сеичентистской Италии не столько гуманитарная, сколько научно-техническая интеллигенция, которая вносила в литературу и свою собственную методологию, и свое собственное, механистическое миропонимание. Общественные и собственно литературные функции этой интеллигенции на протяжении XVII столетия в Италии все время суживались (и это во многом объясняет как эволюцию итальянского классицизма, так и его отличия от классицизма французского), но именно научно-техническая интеллигенция Флоренции и Венеции выдвинула на рубеже XVI и XVII вв. титаническую фигуру Галилея.
Галилео Галилей (1564—1642) — один из основоположников современной физики — был писателем на редкость разносторонним. Изобразительное искусство, музыка и поэзия не просто интересовали его — они настолько органически вошли в его сознание, что эстетические критерии в некоторых случаях существенно влияли на его естественнонаучные концепции.
Особенно велик вклад Галилея в создание языка итальянской прозы.
Отстаивание объективного значения научных истин привело Галилея к открытому конфликту с инквизицией. Даже после того как католическая церковь официально объявила космологическую теорию Коперника ересью, великий итальянский ученый продолжал защищать гелиоцентризм и высмеивать травивших его иезуитов с блеском, превращавшим научные памфлеты в факт первоклассной художественной литературы («Пробирные весы», 1623). После опубликования «Диалога о двух главнейших системах мира — птолемеевой и коперниковой» (1632) Галилей был вызван в Рим, и по прямому указанию папы Урбана VIII против него был возбужден процесс. Под угрозой пыток инквизиторы вынудили семидесятилетнего ученого отречься от идей Коперника и публично заявить, что ему якобы ненавистны «вообще все и всякие противные святой церкви заблуждения, ереси и сектантские учения». Но отречение Галилея опозорило только церковь. Под надежным надзором инквизиции больной и полуслепой ученый создал «Диалоги о новых науках», углублявшие его естественнонаучные концепции и делающие понятным, почему народная легенда упорно приписывала Галилею знаменитую фразу: «А все-таки она вертится».
Тесно связанный с культурой и идеологической борьбой своего времени, Галилео Галилей не остался в стороне от процессов, происходивших в итальянской литературе Сеиченто. Великий итальянский естествоиспытатель XVII в. был артистом в понимании эпохи Возрождения, которая еще не отчуждала искусство от физического труда. Галилей шел к своим грандиозным физико-математическим обобщениям от техники, от ремесла, от приборов, изготовленных его собственными руками в мастерской, где он работал в тесном сотрудничестве с мастеровыми, механиками, инженерами, и это, по-видимому, больше всего объясняет не только подлинный демократизм произведений Галилея, но и то, что он не утратил еще типично ренессансного представления об абсолютной гармонии истины и красоты. Именно оно больше всего отличало автора «Диалога о двух главнейших системах мира» как от последующих поколений «чистых математиков», так и от современных ему поэтов итальянского барокко.
Однако, будучи весьма близок к деятелям Возрождения, Галилей отнюдь не являлся человеком Ренессанса. Его научно-эстетическому миропониманию свойствен тот esprit géometrique, который был присущ как искусству западноевропейского классицизма, так и механистической философии XVII—XVIII вв. В отличие не только от гедонистических поэтов аристократического барокко, но и от сенсуалистических мыслителей Возрождения, Галилей, минуя чувственную сторону действительности, сосредоточил все свое внимание на ее так называемых первичных качествах, ибо, как утверждал он сам в своих памфлетно-полемических «Пробирных весах», «если бы мы устранили уши, языки, носы, то остались бы только фигуры, числа, движения, но не запахи, вкусы и звуки, которые, по моему мнению, вне живого существа являются не чем иным, как пустыми именами».
Но, отвергая барочную чувственность, Галилей не принимал и барочной относительности истины. Для Галилея в высшей степени характерно типично классицистское стремление отождествить художественность, т. е. эстетическую правду, «псевдоподобие» с однозначной, «математической» необходимостью художественного средства выражения — литературного языка, композиции, поэтического приема и т. д. Его эстетический вкус в равной мере возмущали и «смутные образы» Торквато Тассо и «напыщенные слова» современных ему маринистов. Он противопоставлял им свою классическую манеру излагать мысль «с помощью самых простых и подходящих слов», не прибегая ни к гиперболам, ни к метафорам, ни к кончетти.
Галилей нередко, особенно в молодости, выступал в роли литературного критика. В 1588 г. по предложению флорентийской академии он прочел две лекции на тему «О форме, местоположении и величине дантова Ада». В них молодой ученый анализировал «Божественную комедию» с помощью математики.