Большинство исследователей, однако, склонны считать эти трактаты позднейшей мистификацией католического миссионера Джусто да-Урбино, прибывшего в Эфиопию в 1846 г. Сторонники такой точки зрения исходят главным образом из того, что памятники стоят особняком в эфиопской литературе как по своей автобиографической форме, так и по вольнодумию и по рациональному содержанию. На наш взгляд, это вопрос спорный, так как безусловными доказательствами авторства Джусто да-Урбино мы не располагаем. Как показывает «Автобиография Павла», эфиопского монаха XIV в., жанр автобиографии в эфиопской литературе не уникален. Продолжительные религиозные распри XVII в. (сначала между католичеством и монофизитством, а затем и внутри самой монофизитской церкви) могли заронить в душу мыслящего человека сомнение в истинности противоборствующих учений и побудить его к попытке выработать свою собственную религиозную систему.
В XVII в. появляется еще один интересный памятник эфиопской литературы — «Богатство царей», представляющий параллель к уже существовавшей «Славе царей», содержащей династическую легенду о восстановлении Соломоновой династии в 1270 г. и низложении узурпаторов-загвеев. В этих сочинениях использован широко распространенный фольклорный сюжет о волшебной птице и юноше, который, съев по ошибке голову этой птицы, получает царство. По легенде при дворе последнего царя загвейской династии петух стал кричать человеческим голосом: «Кто съест мою голову, тот унаследует царский трон». Царь приказал зарезать петуха, изжарить и подать ему. Служанка, приготовлявшая птицу, выбросила ее голову, которую съел Иекуно Амлак, потомок эфиопского царя Менелика I, сын Соломона премудрого и царицы Савской, и получил таким образом престол. Однако, если в «Славе царей» восстановление династии соломонидов происходит мирным путем благодаря содействию преподобного Такла Хайманота — святого, весьма популярного в Эфиопии, и игумена Иисуса Моа, то в «Богатстве царей» Иекуно Амлак силой отнимает престол у последнего царя загвейской династии, причем царь этот погибает. Но в «Богатстве царей» важная роль отводится Такла Хайманоту, основателю Дабра-Либаносского монастыря. Возможно, что в создании произведения принимали участие члены этой могущественной монашеской конгрегации. Сравнение двух памятников показывает, что в «Богатстве царей» представлена новая, самостоятельная версия легенды, отличная от версии «Славы царей».
Даже краткий обзор эфиопской литературы XVII в. показывает, что, несмотря на бурные исторические события этого столетия, в Эфиопии успешно развивались традиционные литературные жанры: историография и агиография. В области историографии XVII век ознаменовался отходом официальных хроник от стиля «монументального историзма», переходом к более объективному летописанию и появлением монастырской традиции, существенно дополнявшей официальную историографию. Вершины своего развития достигла в XVII в. житийная литература (правда, и в XVIII в. создаются житийные произведения, но уже заметен упадок жанра). Одновременно появляются новые сочинения, несвойственные литературе прежних веков, — это «Исследования» Зара Якоба и Вальда Хейвата. К этому же периоду относится и литературная обработка новой версии древней династической легенды «Богатство царей». К сожалению, о литературе XVII столетия мы можем судить лишь по отдельным произведениям, попавшим в рукописные собрания Европы. Кто знает, какие сокровища еще таятся в обширных книгохранилищах многочисленных эфиопских монастырей и церквей и какие неожиданные открытия ожидают исследователей эфиопской литературы.
*ГЛАВА 2.*
СУАХИЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА(Жуков А.А., Мисюгин В.М.)
На узкой полоске Восточноафриканского побережья, от устья р. Джуба на севере до мыса Дельгадо на юге (т. е. на территории современных Сомали, Кении, Танзании и Мозамбика), и прилегающих островах на основе этнического развития мелких племен начиная с VIII—X вв. н. э. шел процесс формирования более крупной этнической общности — народности васуахили. В процессе взаимодействия близкородственных диалектов (банту) и арабского языка складывался единый язык народности — кисуахили, а в результате взаимопроникновения двух культурных комплексов — местного африканского и восточного мусульманского — возникла своеобразная суахилийская культура; развивалась литературная традиция, первоначально в устной, а затем, вероятно с XIII в., в письменной форме. Следует заметить, что впоследствии, с установлением европейского колониального господства в Восточной Африке и с борьбой за независимость восточноафриканских народов, язык суахили перестал быть связанным с определенным этносом (суахилийской народностью) и в настоящее время распространен по всей Восточной, а также в Центральной Африке, в пределах многих современных независимых государств. На нем говорит около 50 миллионов человек, и содержание понятия «суахилийская литература», естественно, изменилось.
Хотя письменность на языке суахили зародилась, как уже говорилось, вероятно, в XIII в., рукописей, относящихся к этому и нескольким последующим векам, не сохранилось. Все они погибли при захвате восточноафриканских городов португальцами (в XVI в.), и возрождение письменной традиции, а точнее, появление (и накопление) новых рукописных материалов началось с конца XVII — первой половины XVIII в. Поэтому вплоть до XVII в. суахилийская литература предстает перед нами практически нерасчлененной, процесс развития приходится реконструировать на основании более поздних текстов, поэтому любая датировка произведений приблизительна.
В XII—XV вв. на Восточном побережье Африки сложился ряд процветающих городов-государств, официальной религией которых был ислам, а население состояло из африканцев и смешивавшихся с коренным населением переселенцев из Аравии и близлежащих стран Востока (крупнейшие из этих городов — Пате, Ламу, Момбаса, Килва).
Суахилийское общество этого периода в целом можно разделить на свободнорожденных и рабов. Роль этих двух основных социальных групп в создании суахилийской литературы различна. Число грамотных было, естественно, ограниченно, и в него входили прежде всего мусульманская верхушка и ученое сословие, а также слои населения, связанные с торговлей. Неграмотным, независимо от их социальной принадлежности, литература была доступна лишь в устном изложении. Но вместе с тем именно эта часть населения, как носитель устной литературной традиции, была главной питающей средой суахилийской литературы.
В процессе становления литературы играла определенную роль и система образования. Для воспитания детей нужна была специальная литература, в которой согласно традициям того времени так или иначе отражались необходимые нормы поведения, элементы социальных отношений. Те слои населения, которые не могли дать своим детям полного по тому времени образования, пользовались в воспитательных целях, в сущности, той же литературой, но в устном изложении. В устной передаче дидактические произведения изменялись под влиянием фольклорных традиций и, может быть, записывались вторично, в более доступных для народа формах. Поэтому границу между собственно литературными и фольклорными произведениями провести очень трудно, также нелегко выделить четко две традиции — письменную и устную. Это были две стороны одного и того же процесса; судить о нем мы вынуждены на основании материалов различного происхождения: по сохранившимся переделкам ранних произведений, по записям европейцами устной передачи этих произведений и по текстам, которые, возможно, и были когда-то записаны, но сейчас передаются в устной форме.
Автором средневековой суахилийской литературы был обычно придворный поэт или странствующий певец. Придворный литератор — представитель особой касты, эту касту и обслуживающий. Странствующий же певец сохранял для широких слоев населения старинные традиции, сюжеты, формы.
В суахилийском народном творчестве особое место занимает легендарный герой — Лионго Фумо. Во многих старинных легендах говорится о нем как об исторической личности — правителе процветающего города в районе Пате-Ламу. Можно предположить, что предание о Лионго Фумо, широко распространенное на Восточно-африканском побережье, возникло вокруг имени некогда действительно жившего человека, и некоторые специалисты относят время его жизни даже к XII—XIII вв. Наиболее ранняя запись легенды была сделана миссионером Э. Стиром и опубликована им в 1870 г. Представляет она собою пересказ на языке суахили конца прошлого века стихотворного произведения, созданного на древнем диалекте кингови (кингози), как можно судить об этом по нескольким небольшим отрывкам на кингови, сохраненным, видимо, для украшения повествования. Вероятно, перед нами свидетельство или параллельного существования в устной передаче двух вариантов легенды — поэтического (на диалекте кингови) и прозаического (на разговорном суахили), или того, как после утраты письменной стихотворной традиции древнего, мертвого языка сказание о Лионго продолжало жить в переводе на живой разговорный язык. Обращает на себя внимание и то, что вариант, записанный Э. Стиром, не содержит обычного для старинных суахилийских произведений обращения к Аллаху в начале повествования. Нет в нем и других следов мусульманского влияния.