«Пустыня окружает страну со всех сторон и даже в глубь ее территории. Огромные безлюдные пространства без единого человеческого жилища составляют обычно естественные границы между провинциями. Необъятность во всем: необъятные равнины, необъятные леса, необъятные реки, горизонт, всегда неопределенный, покрытый туманной дымкой, которая не позволяет различить вдали ту линию, где кончается земля и начинается небо». Отсюда первое утверждение Сармьенто: «огромная протяженность есть то зло, от которого страдает аргентинская республика».
Это зло вполне конкретно. Пустынная земля, обладающая великолепными естественными богатствами,
не используется, она не обогащает экономику страны: «...дикая природа долго еще будет диктовать свои законы, и влияние цивилизации остается здесь слабым и неэффективным». Источник варварства во всех сферах экономической, общественной, политической, культурной жизни противостоит городу — носителю цивилизации, центру торговли, просвещения, социальных институтов. Между пампой и городом (имеется в виду прежде всего огромный и тогда уже процветавший порт Буэнос-Айрес) — непримиримое противоречие и вражда.
Для Сармьенто крайне существенны и те различия, которые возникли в характере обитателей города и пампы. На диких просторах, где людей подстерегает опасность постоянно, формируется тип человека, привыкающего к насильственной смерти. Отсюда — жестокость, удаль, фатализм степного жителя — гаучо.
Порождением пампы и был герой книги Сармьенто — кровожадный, мстительный, невежественный Факундо Кирога, повадками более напоминавший дикого зверя, нежели человека. Коварством и свирепостью он добился неограниченной политической власти на огромной территории Аргентины. И лишь другой, еще более хитрый тиран и убийца, Хуан Мануэль Росас, сумел победить Факундо. Диктатура Росаса покрыла зловещей тенью и потоками крови почти два десятилетия аргентинской истории.
Концепция борьбы варварства и цивилизации как основной движущей силы истории выступает у Сармьенто с последовательной прямолинейностью. Это типично романтическая антитеза, хотя в нее включены весьма четкие реалистические наблюдения и описания, отмеченные чертами позитивизма.
«Факундо» Сармьенто пропитан духом европейской общественной и художественной мысли. Автор часто обращается к книгам Гюго, Скотта, Шатобриана, Ренана. Но есть один писатель — Купер, которого он воспринимает как собрата, как художника, мир которого прямо соотносится с его собственным миром. «Фенимор Купер, — пишет Сармьенто, — перенес действие своих книг из мест, занятых плантаторами, в тот край, где столкнулись туземная и саксонская раса за обладание землей». Аргентинский писатель находит поэтому множество аналогий в нравах и привычках персонажей Купера и жителей южноамериканской пампы. Конечно, подобное сравнение весьма ограниченно: трактовка Купером проблемы борьбы варварства и цивилизации отнюдь не совпадает с сармьентовской: писателю США уже была ясна уязвимость капиталистического прогресса, во всяком случае в нравственном плане. Но само сопоставление знаменательно.
Книга Сармьенто «Факундо» сыграла исключительную роль в развитии всей последующей латиноамериканской литературы и общественной мысли. Она получила почти немедленный отклик в Европе. Уже в 1846 г. в парижском журнале «Ревю де де Монд» была опубликована библиографическая заметка, в которой «Факундо» характеризовался как «новое и полное привлекательности произведение, содержащее данные об истории, интересное как роман и блистающее образами и красками».
Английский перевод «Факундо» появился в 60-е годы в Лондоне; в Париже был сделан перевод еще раньше, в 1853 г. Он-то и послужил основой для частичной публикации книги на русском языке («Вестник русского географического общества», 1853—1854). Таким образом, на исходе первой половины XIX в. латиноамериканская литература дала творение, значение которого было понято за пределами страны и континента. «Эта могучая книга стала классической для своего времени. Она была и остается предметом внимания всех, кто обеспокоен проблемами, причинами и результатами тех зол, от которых страдала и страдает Америка» (П. Энрикес Уренья).
БРАЗИЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Период с 1800 по 1822 г. (год провозглашения независимости Бразилии) ознаменовался упорной борьбой населения португальской колонии за государственную самостоятельность. Хотя бразильцы добились провозглашения независимости без открытых военных столкновений, но этому акту предшествовали жестоко подавленные народные восстания и военные заговоры, а также активные политические действия сторонников независимости.
В 1808 г., спасаясь от наполеоновского нашествия, в Бразилию переехал португальский двор. Принц-регент, затем король Жоан VI, вынужден был открыть бразильские порты и принять другие меры для оживления экономики и культуры колонии. В Рио-де-Жанейро была учреждена типография, стали издаваться газеты и журналы, открылись театры, национальная библиотека, музей, ряд учебных заведений. Расширился круг читателей, литературная жизнь вступила в новую фазу.
Осваивая такие новые для бразильцев литературные жанры, как памфлет, эссе, публицистическая и литературно-критическая статья, местные публицисты следовали урокам европейской просветительской литературы. Страстностью и политическим радикализмом выделяются «Письма Пифии к Даману» (1823) монаха Жоакима Рабело-и-Канеки (1779—1825), участника нескольких антипортугальских антимонархических восстаний, казненного за попытку провозгласить республику в шести северных провинциях Бразилии (так называемая «Конфедерация Экватора»).
Много пишется и публикуется в эти годы стихов, но они не выходят за пределы эпигонского классицизма. Бразильский классицизм второй половины XVIII в. с его обширной и разнообразной жанровой системой, непрестанными поисками и художественными достижениями сменился литературой обильной, но эстетически не оформленной, подражательной. Просветительские идеи прокламируются в привычной риторике оды, в лирике варьируются анакреонтические и пасторальные мотивы, заимствованные у Гонзаги. Преемственность еще подчеркивается вымышленными «аркадскими» именами, под которыми скрываются поэты. Так, стихи, публиковавшиеся под псевдонимом Америко Элизио («Разрозненные стихи Америко Элизио», 1825), принадлежали Жозе Бонифасио де Андраде (1763—1838), ученому и политическому деятелю, главе первого правительства Бразилии, прозванному впоследствии «отцом независимости».
Уже в первые десятилетия века до бразильцев доносится дыхание нового искусства, новых идей. Большое влияние на умонастроение молодежи оказала ораторская и литературная деятельность знаменитого проповедника той поры монаха Франсиско де Монте Алверне (1784—1857). Пылкий поклонник Шатобриана, он демонстрировал в своих речах и проповедях новое понимание личности. Не вступая в открытое противоречие с догматами, он тем не менее придавал католицизму черты личной религии, скорее даже религиозности. Религиозность, которую он старался возбудить в слушателях, связана с тягой к гармонии, она возникает от созерцания природы как глубоко субъективное и по сути своей эстетическое чувство. К проповеднику тянулись молодые поэты, он переписывался впоследствии со знаменитыми Гонсальвесом де Магальяэнсом и Порто-Алегре и способствовал их приобщению к идеям романтизма.
Вся вторая четверть XIX в. в Бразилии проходит в массовых восстаниях, цель которых — добиться республиканской и федеративной формы правления. Наиболее знаменита десятилетняя «война фаррапос» (оборванцев) на юге Бразилии, в которой участвовал молодой Гарибальди. Резкое недовольство всех классов населения пропортугальской ориентацией первого монарха, а также события в Португалии, угрожавшие династическим интересам, вынудили Педро I отречься от престола в 1831 г. К концу 40-х годов империя Педро II стабилизировалась, приняв ряд конституционных ограничений и порвав окончательно путы зависимости от бывшей метрополии.
Если в общественной жизни эти бурные годы были эпохой быстрого формирования нации, то аналогичный процесс разворачивался и в литературе. Сам термин «бразильский» только входил в те годы в широкое употребление. Литература осознавала себя как «бразильская литература» и искала эстетическую систему, в которой она могла выразить свое новое национальное качество. Эти поиски протекали поначалу в теоретической форме, и лишь в самом конце рассматриваемого периода появились художественные результаты — первые сборники стихов, первые пьесы, первые романы. Художественный взлет бразильского романтизма приходится лишь на 50—60-е годы. Развитие, таким образом, было замедленным, этап внутреннего созревания принципов национального романтизма затянулся, зато в Бразилии можно с большой четкостью проследить и прямую связь литературного движения с общественным процессом, и значение передовых европейских идей, и, наконец, главное — определяющую роль потребностей формирующейся нации, диктовавших принципы отбора, усвоения и переработки любых заимствований.