В художественном отношении «Цветы в зеркале» традиционны. Некоторые ведущие образы романа — как женские, так и мужские — отмечены индивидуальными особенностями внешности, характера, мышления, поведения, хотя и в этих персонажах, которые разработаны глубже и разностороннее других, Ли Жу-чжэнь стремился раскрыть прежде всего черты, присущие определенным социальным типам. Остальные образы созданы с помощью стандартного набора достоинств: юные героини красивы, талантливы, начитаны, наделены женскими добродетелями, почтительны к родителям. Такое описание — скорее дань средневековой традиции, чем свидетельство ограниченности творческих возможностей автора, который мастерски владел различными художественными приемами. Характеризуя, например, правительницу царства Женщин, он отказался от штампа и использовал выразительную и новую для китайской прозы метафору: «хрупкое, изящное ее тело было опасней острого ножа».
Но в романе действуют сто героинь, и дать индивидуальный портрет каждой из них — задача трудно выполнимая, поэтому автор охотно прибегал к групповым портретам. Например, о дочерях Дун Дуаня он пишет: «Нежная красота девушек напоминает чарующую красоту сверкающего снега, а их тонкий ум можно было уподобить блеску редчайших жемчужин». А в главе 66-й дается общий портрет всех ста красавиц. Вообще героини то и дело выступают группами — не только сдают экзамены, ведут ученые разговоры, пируют, но даже кончают жизнь самоубийством. Групповые описания, как правило, составлены из вычурных сочетаний общих слов и витиеватых определений к ним, в расчете на достижение эффекта красивости. В романе заметно влияние исторической прозы — перенасыщенность пространными перечислениями (поименный список ста героинь, перечисление названий пятидесяти пяти вин и т. п.). Эти особенности сближают стиль романа со стилем исторических сочинений, демонстрируя приверженность автора законам средневекового художественного мышления.
Выше уже отмечалось, что в повествовательной прозе господствовал традиционализм. Чрезмерная приверженность традициям неизбежно порождала эпигонские тенденции. Подражательность очень сильно ощущалась, например, в произведениях исторического и фантастического жанров — в таких романах, как «Поездка императора Великой Мин, правившего под девизом Чжэн-дэ, в Цзяннань» (1821) Хэ Мэн-мэя, «История Яо Хуа» (1824) Дин Бин-жэня, «Полная история неудачника» (1843) Цзоу Би-сяня, в вариациях «Путешествия на запад». То же можно сказать и о сюжетной прозе малых форм. Новеллисты состязались друг с другом в подражании Пу Сун-лину, Цзи Юню, Юань Мэю (см. т. IV и V наст. изд.). Примеры такого рода нетрудно найти в «Старинных рассказах о виденном и слышанном» Сюй Цю-чжа (1846) и «Заметках с Террасы Следы на снегу» (1847) Юй Хун-цзяня.
Мировоззренческие позиции авторов повествовательной прозы были в целом консервативными в духе ортодоксального неоконфуцианства и легитимизма. Почти у всех романистов, писавших о крестьянских восстаниях, без труда просматривалась враждебность к ним, как к незаконным бунтам против власти, приносившим одни бедствия. Идеалы неоконфуцианства уживались с буддийскими и даосскими идеями (предопределенность человеческой судьбы, карма). Некоторые герои романов обретали, например, бессмертие, трактуемое в даосском духе, — как компенсацию за пережитые на земле страдания или как воздаяния за добрые дела и высоконравственное поведение.
Волшебные перевоплощения персонажей, их свободное общение с божествами и духами, вмешательство последних в судьбы людей — все это приходило в повествовательную прозу из даосских и буддийских верований, из фольклора и воспринималось как естественный компонент повествования. Увлечение необычайным, волшебным служило своего рода отдушиной в условиях засилия конфуцианского рационализма. Конечно, в некоторых романах содержались идеи родственные и даже тождественные просветительским (призыв к запрету опиума в «Драгоценном зерцале прелестей любовных», защита женского равноправия в «Цветах в зеркале»), но и это не означало еще существенного отхода от господствовавших в повествовательной прозе консервативных мировоззренческих позиций.
Драматургия этого периода не отмечена художественно яркими явлениями. Ведущую роль в ней играли традиционные жанры цзацзюй и чуаньци (см. т. III наст. изд.). Канонизированные формы, присущие этим жанрам, выдерживались строго, но случалось и смешение формальных признаков чуаньци и цзацзюй. Драматурги предпочитали искать сюжеты не в современной им действительности, а в предшествующей литературе — исторической или художественной. Трансформация традиционных сюжетов, хорошо знакомых и читателям и зрителям, не вносила, как правило, ничего существенно нового ни в характеристику главных персонажей, ни в изложение основной канвы событий. Конечно, происходила коррекция сюжета, вызываемая как условностями канонизированных драматургических форм, так и идейными соображениями, когда драматурги давали возможность почувствовать перекличку изображенного в их произведениях прошлого с настоящим. Авторы пьес избегали новаций; стереотипные определения, принятые для заранее заданных амплуа, оттесняли на второй план индивидуальные особенности героя. Создание типажей, как и в прозе, оказывалось важнее раскрытия индивидуальных характеров. Особое, неповторимое отступало перед повторяющимся, стереотипным. Для театра писали литераторы, преуспевающие в поэзии и прозе древнего стиля, что можно расценивать как симптом сближения двух потоков китайской литературы — ортодоксального и демократического.
В начале века не только прозаики, но и драматурги охотно обращались к «Сну в красном тереме» и сочиняли пьесы по мотивам этого романа, иногда без лишних затей излагая содержание в драматургических формах, как, например, Чэнь Чжун-линь в пьесе из 80 картин «Сон в красном тереме» (1837) — произведении рыхлом и затянутом. Но предлагались и творческие решения. У Хао, подписавшийся псевдонимом Цзинши шаньжэнь — Житель гор Цзинши, выбрал наиболее выигрышные для сценического воплощения эпизоды и уложил их в 16 картин. Аналогичным образом поступил Ши Юнь-юй, автор пьесы «Сон в красном тереме» (1819) в 10 картинах. Ши Юнь-юй (1796—1837) принадлежал к учено-бюрократической элите. Его пьесы в жанре цзацзюй составили цикл «Девять мелодий среди цветов». В пьесах о наложнице танского императора Сюань-цзуна, ревновавшей его к фаворитке Ян-гуйфэй («Мэй -фэй сочиняет оду»), и о наложнице знаменитого каллиграфа Ван Сянь-чжи прекрасной и поэтически одаренной Тао-е («Переправа Тао-е») главенствует любовная тема. Пять пьес цикла посвящены прославленным литераторам Средневековья — Тао Юань-мину («Рыбак из Персикового Источника»), Бо Цзюй-и («Лэ-тянь отворяет терем»), Су Ши («Цинь-цао приобщается к чань») и др. Основу каждой пьесы составляет какой-либо эпизод из жизни реально существовавшего героя, иллюстрирующий идею, провозглашаемую драматургом. Так, в пьесе «Обращенный к горам выручает друга» Ши Юнь-юй осуждает людей неблагодарных. Автор излагает случай из биографии драматурга Кан Кая (1475—1540), который заступается за поэта Ли Мэн-яна перед всесильным временщиком. Но когда Кан Кай сам оказывается в беде, Ли Мэн-ян не желает даже слово за него замолвить. Потрясенный подобной неблагодарностью Кан Кай пишет свою знаменитую пьесу «Господин Го по ошибке спасает чжуншаньского волка».
Цикл пьес, связанных единством замысла, создал драматург Чжоу Лэ-цин (1785—1854?), прослывший в народе чиновником честным и справедливым. В цикле под названием «Камни для починки неба» (1837) восемь пьес. Подобно тому, как мифическая прародительница Нюй-ва латала расплавленными камнями поврежденный небосвод, Чжоу Лэ-цин хотел исправить несправедливости истории. Он использовал популярные исторические сюжеты, но в каждой пьесе традиционную трагическую развязку заменил придуманным благополучным концом. Например, в пьесе «Усмирение Срединной Страны» рассказывается о том, как, разгромив Сыма И и посадив на трон Лю Чэня, мудрый министр и стратег Чжугэ Лян объединяет Китай под властью царства Шу, тогда как в реальной истории все было не так: Чжугэ Лян умер, не добившись объединения Китая; его враг, вэйский полководец Сыма И не был разбит, а Лю Чэнь, когда Шу пало под ударами царства Вэй, убил жену, детей и покончил с собой. Пьеса «Орхидеевый амулет» посвящена великому поэту древности Цюй Юаню (IV в. до н. э.). Согласно традиционной версии, Цюй Юань, став жертвой придворных интриг и заговора, в отчаянии бросился в реку Мило и утонул. У Чжоу Лэ-цина поэт оказывается спасенным. Он возвращается на государственную службу и вновь пользуется доверием правителя царства Чу.