Более отдаленные следы описанной нами древней стадии эпоса можно обнаружить в индийской «Рамаяне» (борьба с чудовищами–ракшасами как особая миссия богатыря), в тибето–монгольском «Гэсэре» (тоже борьба с чудовищами, черты трикстера у Гэсэра), в известных отчасти уже по Авесте иранских сказаниях о первопредках — героях–змееборцах (Каюмарсе, Джамшиде, Керсаспе, Хушенге, Феридуне). Сказочно–эпические черты типа Геракла имеются и у главного иранского богатыря Рустама.
Не только архаические, но и классические формы героического эпоса сложились в народном творчестве, в устно–поэтической традиции. Целый ряд классических фольклорных памятников дошел до нашего времени в формах устного бытования. Таковы, например, русские былины и южнославянские юнацкие песни, армянский эпос о Давиде Сасунском, узбекский «Алпамыш», каракалпакский «Кырк Кыз», киргизский «Манас», туркмено–аэербайджанский «Гёроглы», калмыцкий «Джангар» и др. Славянский эпос имеет форму небольших по объему песен, а тюркский эпос Средней Азии — грандиозных устных эпопей. «Манас» в некоторых версиях превосходит своим объемом «Илиаду» в несколько раз. Некоторые классические эпосы складывались в период, когда письменность уже существовала (церковно–славянская, древнеармянская, древнетюркская), но применялась для весьма ограниченных целей.
Целый ряд эпических памятников дошли до нас в форме книжных эпопей. Однако и эти памятники не только представляют собой образцы жанра, сложившегося в долитературный период, но и вырастают из определенной фольклорной традиции, книжным отражением которой они сами в известной мере являются. Степень индивидуальной обработки на последнем этапе может быть различной. Оставляя пока в стороне вопрос о своеобразии эпоса в устной или книжной форме, следует признать значительные исторические различия, национальные и стадиальные, в рамках классического героического эпоса.
Великие эпопеи, сложившиеся в Древней Греции и Индии на заре рабовладельческого общества («Илиада», «Одиссея», «Махабхарата», «Рамаяна», т. е. классический эпос в узком смысле слова), кардинально отличаются от эпоса, возникшего в условиях раннего западноевропейского феодализма (ирландские саги, древнескандинавские песни и саги, древнейшие памятники эпоса континентальных германцев, англо–саксонский «Беовульф»), и от специфических форм эпопеи, развившейся в атмосфере кочевого феодализма у тюрко–монгольских народов Центральной Азии («Алпамыш», «Манас», «Джангар», «Гэсэр»). А эти последние нельзя смешивать с эпическими памятниками развитого феодализма, ярко выражающими национальное самосознание, как армянский эпос, русские и сербские эпические песни, романские эпопеи о Роланде и Сиде. Некоторые памятники феодального эпоса обнаруживают уже отчетливые черты куртуазного романа («Песнь о Нибелунгах») или романтического эпоса (поэма о Гёроглы в Средней Азии и Закавказье).
Героический эпос, возникнув в период разложения первобытнообщинного строя на стадии так называемой «военной демократии», продолжал развиваться и в раннеклассовом обществе, пока в силу сохранения патриархальных связей политическая, общественная деятельность была еще опосредствована кровно–родственными отношениями и народность эпоса могла еще сохраняться как «общенародность» хотя бы перед лицом внешнего врага.
В героическом эпосе непосредственно отражается процесс этнополитической консолидации, переход от рода и племени к народу и государству.
Как уже отмечалось, государственная консолидация народов была решающим фактором в развитии героического эпоса. Именно этот фактор во многом определяет различие между архаической и классической формами эпоса. В последнем место племени занимает народ, а эпические враги постепенно теряют облик мифических чудовищ и приобретают черты исторических врагов. За врагами–иноплеменниками и особенно иноверцами при этом иногда закрепляются лишь отдельные черты чудовищ как средство поэтической гиперболизации.
Соответственно патриотизм (особенно в эпосах, отражающих национально–освободительную борьбу против поработителей, — в эпосах славянском, армянском) выступает уже не в мистифицированном виде как защита человеческого племени от чудовищ, а непосредственно как пафос защиты родной земли от иноземных захватчиков.
Однако древнегреческому, древнеиндийскому и отчасти древнегерманскому эпосу свойствен (ввиду значительной исторической дистанции, а может быть, частично и в силу использования различных племенных традиций) известный объективизм в отношении далекого прошлого. Давно исчезнувшие с исторической арены пандавы и кауравы, ахейцы и троянцы, готы и бургунды выступают в эпосе главным образом как особые эпические племена героического прошлого. Эпическое время в классической форме эпоса — уже не мифическое время первотворения, как в эпической архаике, а историческое прошлое народа на заре его национальной истории.