Рассуждения Дидро о драматической поэзии замечательны не только полемикой с классицизмом во имя естественности и простоты сценического искусства, но и тем, что он выдвигает перед драматургом задачу изображения общественных «состояний»: личность, иными словами, должна быть понята в ее социальном бытии. «Парадокс об актере», так же как и интереснейшие «Салоны» Дидро (посвященные критическому разбору новинок живописи и скульптуры) содержат глубокие мысли относительно соотношения между искусством и действительностью. Художник, доказывает Дидро, призван не просто копировать жизнь, но воспроизводить ее в особой форме. Частные, единичные подробности не только могут, но и должны быть принесены в жертву во имя цельности художественного образа.
Важные положения эстетики просветительского реализма были обоснованы Лессингом в «Лаокооне» и «Гамбургской драматургии».
Многие писатели XVIII в. стремятся убедить читателей, что их книги не вымысел, а доподлинная, почти документальная запись случившегося. Этого прежде всего требовал новый читатель. С особым доверием он относился к книге, на титульном листе которой было обозначено: «написано им самим» (т. е. героем повествования) или, по крайней мере, как сказано в заглавии «Молль Флендерс», «написанное по ее собственным заметкам». Своей огромной популярностью «Памела» Ричардсона или «Страдания юного Вертера» Гете не в последнюю очередь были обязаны наивной вере читателей и читательниц в то, что издателю удалось предать гласности подлинные письма и дневники героев. Паломничества на места действия романов также связаны с подобным восприятием художественных произведений. Но, разумеется, для самих писателей эта иллюзия подлинности была лишь одним из средств создания художественного образа, путем к освоению новых пластов действительности.
Не менее значимое место в литературе эпохи занимали и книги, авторы которых мало заботились о правдоподобии (Вольтер в «Кандиде» и других своих философских повестях), обращались к фантастическим сюжетам (история Фауста у Клингера и Гете, опиравшихся и на традицию народных книг о Фаусте) или создавали драмы — притчи на условно — историческом материале («Натан Мудрый» Лессинга).
Наконец, когда говорят об особенностях художественного освоения мира писателями XVIII в., в том числе и реалистами, обязательно отмечают еще одну черту — дидактизм. Некоторые историки литературы даже подчеркивают это в терминологии: они называют реализм XVIII в., в отличие от критического — XIX в., дидактическим реализмом. «Назидательной притчей» считает роман XVIII в. современный английский исследователь А. Кеттл.
Этот «дидактизм» вытекает из идеологических задач Просвещения, и поэтому он находит выражение не только в произведениях просветительского реализма, но и в творчестве писателей других направлений, в частности в классицизме XVIII в. (характерно, например, название трагедии М. — Ж. Шенье «Карл IX, или Урок королям»). «Уроки» нетрудно обнаружить и во многих произведениях сентиментальной прозы (особенно отчетливо дидактизм выступает в «Векфильдском священнике» О. Голдсмита). Таким образом, новая просветительская проблематика рождает новые художественные формы; дидактизм не противоречит в ней поэзии и правде просветительского искусства. Он связан с непременным стремлением донести до читателя ту или иную важную общественную или этическую идею, убедить в превосходстве разума. В расстановке действующих лиц знаменитых романов XVIII в. есть логика «назидательной притчи»: естественная, нормальная человеческая природа противостоит всему тому, что не соответствует этой норме. В ряду положительных героев — Робинзон и Том Джонс, Простодушный Вольтера и Фигаро, Натан и Макс Пикколомини. Но это отнюдь не прямолинейное разделение на добрых и злых, ангелов и злодеев. Истина не преподносится читателю в готовом виде, она обретается героем в борьбе, в поисках и стремлениях.
Огромную роль в литературе Просвещения играют поэтому, наряду с прямым обличением или пламенным выражением чувства, парадокс, ирония, юмор. Мысли и явления поворачиваются под разными углами зрения, рассматриваются в разных ракурсах, проверяются опытом, пока не выясняется их действительная сущность. Нередко современная европейская действительность дана в восприятии изумленного иноземца («Персидские письма» Монтескье, «Гражданин мира, или Письма китайца» Голдсмита) или человека, выросшего в другой среде, воспитанного «природой», как говорили просветители («Поль и Виржини» Бернардена де Сен — Пьера, «Простодушный» Вольтера).