Старик, закинув ногу на ногу, читал газету, рядом к скамейке была прислонена изящная трость.
Сиф остановился перед подъездом, соображая, что не знает кода. Ждать же у дверей, пока кто-нибудь войдет или выйдет, было неприятно-глупо. Дилема…
В задумчивости, пытаясь решить соткавшуюся из воздуха и обретшую вид подъездной двери проблему, Сиф застыл, по привычке, незаметно перенятой у полковника, читая объявления. Тут старик поднял голову и поинтересовался твёрдым, но учтивым голосом уверенного в себе человека:
— Что привело сдария кадета в наши края?
Сиф вздрогнул и обернулся. Может ли этот пожилой человек с совершенно седыми волосами быть ему знакомым?.. Нет, лицо не вызывает никаких воспоминаний, да и причем тут «кадет» может быть?
— Не подпрыгивайте на месте, — старик улыбнулся очень радушно, словно добрый и важный хозяин гостю. — Видел я таких: погоны под курткой спрячут — и бегом с занятий в город.
— Простите, но я не кадет, — недоумённо возразил Сиф, помимо воли проникаясь к старику уважением — тот уважение внушал всем видом и речью, но вряд ли сам это замечал.
— Не кадет, говоришь? Некадеты, сдарий мой кадет, не щеголяют в столь юном возрасте армейской выправкой и не чеканят шаг, словно на плацу.
— Но я, правда, не кадет! — Сиф не удержал улыбки. Действительно, куртку на погоны набросил, но выправка и шаг не зависят от одежды — если, конечно, это не драные хиппейские джинсы и цветастая рубашка, в которых волей-неволей Сиф превращался в безмятежного Спеца. А сейчас ведь под курткой рубашка форменная — вот и прокололся перед стариком, только тот не так понял.
— А кто же тогда? — полюбопытствовал старик, поднимаясь со скамейки и протягивая руку за тросточкой, которая, как назло, укатилась почти к самой клумбе. Сиф наклонился, поднял её и протянул невольному собеседнику. «Пожилых людей надо уважать, Сиф, за их опыт и разум, а не презирать за физическую немощь», — нередко напоминал полковник, многозначительно поглаживая пряжку ремня. Раз получив «по всем фронтам тяжелой воспитательной артиллерией», мальчик больше никогда себе не позволял улыбок насчёт слепоты или слабости стариков. К тому же в этом старике чудился Сифу вовсе не пенсионер, проводящий всю свою оставшуюся жизнь на лавочке, а подтянутый забольский офицер средних лет — поди разбери, отчего.
— Кто же юный сдарий такой погонистый, если не кадет? — ещё раз спросил старик, благодарно принимая трость, и намеренно-ворчливо добавил: — И не вешайте мне лапшу на уши, что это было не неосознанное проявление уважения к чинам. У сдария кадета даже лицо немедленно стало подобающее уставу.
Сиф улыбнулся ещё шире:
— Сдарий офицер весьма проницателен, но я настаиваю, что я не кадет, — он развёл руками и, решив, что терять нечего, скинул куртку. — Честь имею служить в армии Российской Империи.
И пристукнул каблуками. Старик заинтересованно поглядел на погоны:
— Ого! Если память мне не изменяет, то передо мной, согласно знаками, стоит фельдфебель?
— Не изменяет, ваше благородие, — Сиф с ухмылкой употребил русское обращение без перевода.
— Ну, тогда прошу прощения, сдарий фельдфебель, — отозвался старик и представился с лёгким кивком: — Ивельский, Стефан Се?ргиевич, лейтенант инженерных войск в отставке.
— Лейб-гвардии фельдфебель Иосиф Бородин, — кивнул в ответ Сиф. — Но позвольте попрощаться: меня ждёт друг, а опаздывать… — он скривился.
— В таком случае идёмте, — Ивельский достал ключи и открыл дверь. Сиф возрадовался своей удачи и поспешил войти следом за стариком в полутёмный, словно в воздухе разилили чернила, подъезд.
— Здесь молодёжь у нас разбила лампочку, но не волнуйтесь, не споткнётесь, — старик толкнул следующую дверь и придержал её, пока Сиф заходил. — Сдарию фельдфебелю на какой этаж?
— На третий, — мальчик счёл, что скрытничать смешно и неразумно.
— Вот как? — удивился Стефан Сергиевич и даже остановился.
— А что в этом такого?
— Ничего, ровным счетом ничего, — пробормотал старик, но удивление не спешило сходить с его лица. — Ах, впрочем, неважно. Не слушай чудака-старика, он задумался о своём. Вот и лифт, прошу, — только он это произнёс, как, словно по волшебству, распахнулись двери лифта. Сиф и его новый знакомый вошли, и Ивельский нажал третью кнопку. Сиф обратил внимание, что пальцы у старика длинные и будто ломкие — точь-в-точь ветки засохшего дерева.
Лифт взмыл вверх, и вскоре оба офицера — русский мальчик и забольский пенсионер, стояли уже на этаже. Ивельский вновь издал удивленный возглас, когда Сиф решительно повернул направо и попробовал дверь, закрывающую вход в уголок с двумя квартирами. Закрыто.
— Экий вы шустрый! Здесь ключ нужен, — Стефан Сергиевич больше не выказывал удивления, словно смирившись с происходящим. — Подождите секунду, нужный найду.
И действительно, старик уверенно загремел большой связкой разнокалиберных ключей. Секунда — нужный найден, дверь распахнулась.
За дверью оказался закуток, в котором стояли лестница-стремянка, пара лыж, старый велосипед с местами ещё оставшейся красной краской на корпусе, и растрёпанный, словно им сражались с великанами, веник.
Дверь, ведущая в квартиру прямо, была распахнута настежь — заходи, как к себе домой. Ивельский остановился у первой двери и с хитринкой в глазах принялся наблюдать за Сифом, который, поколебавшись, шагнул внутрь.
— Уверены, что сюда? — старик зашёл следом.
Сиф кивнул, разглядывая вешалку, на которой висели чёрная ветровка и того же цвета джинсовый пиджак. Наверняка сюда.
В единственной комнате дверь на незастеклённый балкон также была распахнута, и солнце затопляло помещение, превращая пылинки, плавающие в воздухе, в золотые искры, отчего вся комната казалась полной блёсток, какие остаются в руках, когда потрогаешь позолоченную шишечку на рождественской ёлке.
Отгородившись от вошедших и всего прочего мира большим мольбертом, у балкона стоял человек, от которого видны были одни ноги в широких спортивных штанах — разумеется, чёрных — да макушка. На полу, в пятне солнечного света, валялась лимонно-жёлтая тряпка непонятной формы. Слышался шорох угля по бумаги: шорк-шорк, шух-шух-шух — и всё. Рисующий, казалось, вовсе не заметил гостей.
— Тиль? — неуверенно позвал Сиф, чувствуя, как ёкнуло где-то в районе живота: неужели, он в гостях у Тиля?!
Шорох прервался, затем мольберт с грохотом обрушился, и глазам вошедших предстал сам художник.
Он был без рубашки, подставлял яркому солнцу голую спину да шею, над которой волосы всё так же небрежно были стянуты в хвостик. Завидев, кто это позвал его, Тиль порывисто перешагнул через поваленный — и обхватил-обнял мальчика, сгрёб в охапку:
— Сивый, нашелся, наконец… — шепнул он радостно, отчего Сифу стало как-то жарко внутри, и, наклонившись, властно, с правом старшего брата чмокнул в лоб.
Сиф попытался вывернуться, но куда там! Несильные, казалось бы, руки художника держали крепко, не отпускали — и захотелось Сифу расслабиться, уткнуться в плечо вновь обретённому другу, ведь так покойно было в этих объятьях! Его отрезвила не мысль даже, так, смутное воспоминание: много-много лет назад полковник, который тогда ещё полковником не был, тоже прижимал к себе, но не так совсем. Тогда руки старались спрятать его от всех возможных опасностей, обхватывали, не держали — придерживали. Тиль же обнимал так, словно ощущал свою полную власть: моё, мол, не тронь никто, мне принадлежит, и дать никому не дам!
— Пусти, — прошептал Сиф, попытался оттолкнуться руками, но Тиль лишь посмеялся, крепко взял за запястья — откуда только сила взялась!
— Не вырвешься, Сив, не исчезнешь никуда больше.
— А что это нарисовано? — вытягивая шею, чтобы увидеть, мольберт, спросил Сиф, неловко попытавшись сменить тему.
— Рано пока знать тебе. Подожди чуток, — и с прежним смехом Тиль толкнул офицерика на диван, строго наказав: — Не шевелись, мне рисунок окончить надо. С натуры оно удобнее.
— Да-а, — задумчиво подал голос забытый Ивельский. — Значит, к тебе всё-таки сдарий фельдфебель пожаловал.
— Ко мне, Стефан Сергич, — отозвался Тиль, довольный донельзя, словно кот, выклянчивший недавно себе вкусный кусочек и теперь сыто и благодушно мурлычущий. — К кому ж ещё!