Тиль присел на краешек стола и, по-прежнему мало чего понимая в происходящем, принялся наблюдать, как Сиф воюет с конструкцией кресла-кровати. Доблестно справившись со всеми трудностями, довольный собой офицерик раздвинул кресло и швырнул в Тиля подушкой:
— Будь как дома!
— А почему я остаюсь? — осторожно спросил Тиль, перемещаясь на кресло.
Сиф неохотно пояснил, присаживаясь рядом и отнимая у Тиля подушку обратно:
— С точки зрения полковника или меня?
— Тебя! — не задумываясь, выбрал Тиль.
— Тогда потому что я подозреваю, что это Ивельский сдал меня Леону.
— Да он же не знал о нашем плане!
Сиф откинулся назад и подложил подушку себе под голову, устраиваясь поуютнее. Тиль нетерпеливо пихнул его в бок локтём:
— Да не молчи!
— Но знал, — бездумно глядя в потолок, ответил Сиф, — что я — офицер и твой старый друг. Этого было достаточно Хамелеону, чтобы заподозрить неожиданно возникшего Спеца, о котором Ивельский ни о чём не говорил. Хамелеон ведь платит Ивельскому за твоё содержание… Платил в прошлом уже, наверное. И Ивельский наверняка что-то ему рассказывал…
— Хамелеон обо мне заботился, — упрямо сказал Тиль, переплетая свои пальцы с пальцами Сифа.
Мальчик мотнул головой, но недовольства особого не выказал. Он уже смирился с «беспокойными ручками». Вместо этого он вновь постарался сконцентрировать мысли на Хамелеоне. Вдруг удастся разгадать эту глупую загадку?
— Ты тут? — Тиль помахал свободной рукой перед глазами друга. — Ты о чём думаешь?
— О Хамелеоне. Пытаюсь разгадать, откуда он такой взялся.
— Ну, из детдома моего… — недоумённо пожал плечами Тиль. — Я же говорил.
— Да знаю… — Сиф вдруг замер и резко сел, свалив подушку за кресло. Вот он — новый фрагмент мозаики! Тилев детдом… Пытаясь удержать всё это в голове, мальчик медленно и тихо, словно боясь, что командир услышит, спросил: — А где твой детдом находится?
— А, ну… — Тиль задумался и вдруг ответил в совершеннейшем удивлении: — Не помню. Ну, адрес…
— Совсем не помнишь? — недоверчиво переспросил Сиф. До этого момента он считал себя единственным склеротиком в столь своеобразной компании Великого князя.
— Не, на месте вспомню, — заверил Тиль, но Сифа это не капельки не успокоило. И даже скорее наоборот.
— А по карте не вспомнишь? — с упрямой надеждой спросил юный офицер, не желающий нарушать слова.
Художник с сожалением покачал головой:
— Я вообще не могу так. Я же не помню, как там что выглядит.
— На-авкаже… — простонал Сиф разочарованно.
— Да чего такое? — не понял Тиль.
— Да ничего, — передразнил друга фельдфебель, потом встал, пересел на свой диван и скомкано объяснил: — Просто тогда детдом нам ничего не даст.
Тиль не понял, почему, но не стал спорить. Вместо этого он, как был, растянулся на освободившемся кресле, закутался в плед по самый нос — и закрыл глаза.
Сиф покосился на него и неуверенно уточнил:
— Эй, ты спишь, что ли?
— А ты не спишь, что ли? — пришёл ответ от двери. — Не понял, ты же обещал спать лечь.
Сиф вздохнул и принялся поправлять постель. С командиром спорить, понятное дело, он не стал — только пробурчал, что «уже почти и лёг».
Заболотин оставил это бурчание без ответа и подал личный пример — сам пошёл спать. И заснул, что удивительно, почти мгновенно, просто закрыл глаза — и всё, дальше в памяти остались лишь обрывки снов.
Сиф тоже так хотел, но не вышло, и он провалялся, ворочаясь, часов до двух с совершенно кристальным сознанием, без намёка на сон. Сколько он в уме перебрал всевозможных планов — он с утра даже вспомнить не смог. Но все они требовали решительных действий, что являлось нарушением слова. Вернее, формально — нет, но Сиф понимал, что формальностями не отделаться, и командир будет рассматривать ситуации со своей точки зрения, а не с точки зрения буквального смысла.
Тупик. Полный. Разветвление в десятки ходов — искусная иллюзия, немного отсрочающая закономерный финал, железобетонную стену с надписью: «Ты дал слово».
Сиф в который раз попытался повернуться на бок, в который раз вспомнил, что болит спина, в который раз снова перевернулся на живот, обнял подушку и во всей красе, с мельчайшими деталями представил себе эту свою финальную стену. Она немножко напоминала ту, которую в марте они с Кашей и Расточкой расписали, но Сиф запретил себе думать об оставшихся в Москве друзьях — хватает проблем и с Тилем — и вместо школьной стены представил что-то абстрактное.
Стена становилась всё чётче и чётче, и под конец Сиф уже мог разглядеть на ней каждый выступ, каждую выбоинку… А потом его уже тряс за плечо Тиль, и плечо болело, потому что Сиф снова лежал на боку.
— Сгий те к навке гостица… — пожелал Сиф, не открывая глаз. Всё равно не командир — тот за плечо трясти не будет, сразу «Па-адъём!» скомандует.
— По?чим к навке заразу? — обиделся Тиль.
— Потому, — наставительно произнёс Сиф, всё так же ленясь переходить на русский — а зачем с Тилем-то? — что, гостя у навки, ты не будешь меня трясти за плечо, из-за чего, в свою очередь, не будет болеть больная спина.
— Ой, — сразу же отпустил плечо Тиль, — прости! Я забыл…
— Я тут главный склеротик, — проворчал мальчик, садясь в кровати, — остальные все — всё должны помнить, — потом понял, что в номере больно тихо для утра, ни шума электробритвы, ни текущей в ванной воды, ни голоса командира, и удивлённо и даже обиженно спросил: — А мы одни, что ли?
— Ага, — радостно подтвердил Тиль. — Твой… командир ещё час назад ушёл. За ним этот… ну, один из близнецов зашёл.
— Свалили, — вывел Сиф с обидой, — а меня оставили дома торчать. Чтобы, значит, ни во что не ввязался.
— Вообще, тебя командир твой будил. Ты, не открывая глаз, простонал, что-де не выспался, спина болит, грудь болит, вот он и оставил тебя отсыпа?ться.
Сиф попытался потянуться, но вместо сладкого зевка у него вырвался стон.
— Теперь я понял, почему стонал, хотя и не помню такого разговора, — сообщил мальчик, осторожно касаясь груди. Было больно. — И-эх, ладно. Подъём, фельдфебель Бородин, — скомандовал он сам себе, сполз с кровати и, ёжась, отправился умываться.
Тиль, зараза, встал наверняка давно — и был уже одет и умыт. И, может быть, даже причесался — хотя это никак не сказалось на причёске. Чёрные волосы, сзади собранные в куцый хвостик, по-прежнему лежали с небрежностью наброска.
— А завтрак нам оставили? — высунулся Сиф из ванной комнаты с зубной щёткой во рту.
Тиль с сомнением поглядел на полбатона хлеба, банку джема и стеклянный чайник с остатками заварки.
— Вообще, наверное, это он и есть, — предположил художник, водя пальцем по столу, словно что-то рисуя.
— Вообще, похоже, — согласился Сиф и вдруг почувствовал, что уголки губ неудержимо ползут вверх в улыбке. За всё утро по-русски не прозвучало ни единого слова. И это было непривычно, но… здорово.
Рядом Тиль. Вокруг Забол. И никаких дел и обязательств — ну, кроме вчерашнего слова.
…— Пошли куда-нибудь? — предложил Тиль, когда Сиф домывал посуду. — Тут скучно сидеть.
— Куда?
— По городу побродим! — с готовностью ответил художник. — Ну, давай, Сив…
Маленький фельдфебель вздохнул, сполоснул свою чашку и отставил в сторону.
В конце концов, они же просто погуляют. Ни во что ни ввязываясь. И отвлекутся наконец-то от мысли про Хамелеона и Ивельского. Разве это плохо? Разве это — нарушение слова?
Конечно, нет!
Сиф улыбнулся:
— А пошли!
На улице было прекрасно — шумно, ярко, живо. Солнце грело через камуфляжную футболку Сифу многострадальную спину, а рядом шагал Тиль, и его майка была, по обыкновению, до рези в глазах яркой — ярко-ярко-зелёной, кислотной, сумасшедшей. В воздухе витали ароматы — то ли яблоня цвела, то ли вишня. И можно было даже не думать, куда идёшь, вскочить следом за Тилем в трамвай так, что двери закроются прямо за твоей спиной, чуть не прищемив край футболки. А потом сойти на неизвестной тебе остановке и пойти куда-нибудь — куда угодно, но только вперёд, не вбок, не обратно. Сегодня — можно.