И ответ так же прост, — с неудовольствием вывел Заболотин после долгих раздумий, благо, времени для них было много. Не виновата. Слишком примитивно. Слишком рискованно. В высшей политике так не поступают, это было бы уместнее при разборках между двумя бандитскими группировками, но никак не между странами.
Однажды Заболотин столкнулся с такими «разборками», но во вселенскую справедливость с ножом в боку играть не захотел. Беря такую роль, слишком легко заполучить манию величия на почве «Ёлы-палы, я же Великое Добро, а все вокруг на меня просто молиться должны!». Вместо этого, подавив профессиональную гордость военного и желание размазать всех неугодных одним пальчиком, Заболотин надавил на некоторые рычаги в Лейб-гвардии и простимулировал этим действия обычной полиции. Настоящая «верхушка», может, и ускользнула, но хотя бы затихла, а в Господа Бога, вершителя людских судеб, Заболотину играть так и не пришлось, что было, несомненно, к лучшему. Играя в Бога, очень легко потерять совесть, потому что это — чисто человеческая черта.
… Тут в дипломатическом заседании был дипломатично объявлен дипломатический перерыв. Или, как сказал бы Сиф, у всех «вскипели мо?зги», и больше никто не мог изречь ни одного туманно-умного слова. Заболотин несказанно возрадовался, когда князь направился к выходу: это значило, что на несколько минут, шагая за ним, можно немножко расслабиться и перестать делать «морду кирпичом». А даже такая малость уже может сделать человека счастливым.
— Ну что же, переговоры успешны, как никогда, — зевая, высказал своё мнение Лёха, который вместе с братом проторчали всё заседание, подпирая стену за дверями. Они были там не одни такие, но общаться не тянуло.
— Что навело тебя на эту мысль? — удивился Великий князь, для которого каждое такое заседание было нервотрёпкой вроде «по грибы» сапёра по минному полю.
— Ну, вы, например, сделали перерыв на полчаса раньше обычного. Значит, есть шанс, что и кончите раньше, — объяснил Лёша, опуская руку в карман пиджака. Там у него жила пачка сигарет, которую он имел обыкновение мять, когда не было возможности курить.
На этот раз, правда, рука вынырнула из кармана странно быстро, будто коснулась раскалённой сковородки. По лицу Лёши пробежала волна жгучего непонимания и детской обиды на самого себя. Это было необычным для бывшего снайпера, но пояснять он ничего не стал, только спросил голосом умирающего уже минут двадцать человека, который сделал перерыв в агонии, чтобы выпить воды:
— У кого-нибудь есть конфетка?
Великий князь, скрывая удивление, протянул Краюхину мятный леденец, который князь незаметно даже для себя «сцапал» из вазочки на заседании. У каждого человека случаются в жизни моменты клептомании, и, видимо, то был один из них. Лёшу, правда, совершенно не волновала история леденца, с него было довольно возможности развернуть шуршащий фантик и сунуть конфету за щёку. Детская обида с лица почти исчезла.
Даже Филипп удивлённо воззрился на брата, безмолвно, как умеют одни близнецы, требуя пояснений. Лёха смутился, опустил глаза и буркнул, довольно невнятно из-за конфеты за щекой:
— Курить охота — страсть. А я бросил.
— Когда?! — Филипп меньше удивился бы, заяви Лёша, что Филипп стал дядей. Прямо непосредственно в эту минуту. В конце концов, это ещё можно было представить. Но бросающий курить Лёша…
— Вчера, — неохотно бросил Краюхин-младший. — Ну, или сегодня уже. Ночью кончил стоять на очередной части нашего бдения, часов около трёх. Вышел на балкон, курнуть, пока ты глаза продираешь, и стало как-то так тоскливо, понимаешь? Помнишь, когда я… баловался? — по повисшему молчанию стало ясно, что Филипп прекрасно помнит о таких подробностях братовой биографии. И, видимо, «баловался» Лёша далеко не спичками в детстве… — И как потом ломало… Вот и я вспомнил. Потому что курить… тоже иногда тянет. И знаешь, как меня эта простая мысль напрягла?
Филипп пожал плечами, отворачиваясь. Он курил немного. И бросать не собирался — потому что, в общем-то, и не возникло у него устойчивой привычки, просто если хотелось — курил, не хотелось — мог не вспоминать о сигаретах неделями. На войне — так вообще не курил, снайперу «не положено». Сейчас, в условиях «повышенной нервотрёпки», он стал курить чаще обычного. Но всё равно до Лёхи ему было далеко, который и на войне-то периодически дымил, а с тех пор только больше начал.
— В общем, как раз ветер — ну просто ураган поднялся, я и загадал: удастся прикурить — тогда, значит, курю и впредь, в конце концов, физической ломки отродясь за собой не замечал, просто привычка. Ну а если вдруг не удастся, хотя, всё-таки, я не деть, прикуривать при всякой погоде умею… в общем, не даст мне мать-природа прикурить — значит, бросать надо.
— И задуло, — догадался Филипп.
— Не просто задуло. Я не мог даже зажигалку толком зажечь, всё время задувало. Отложил сигарету, принялся уже как-то хитро заслоняться от ветра — уже из принципа — но хоть бы хны. Ко всему прочему ветром с перил сдуло всю пачку сигарет. А зажигалка так и не запалилась, — Лёша снова сунул руку в карман и зашуршал там фантиком. — В общем, я теперь не курю. А конфетки, к слову, действительно помогают, знакомые правы были.
Второй Краюхин промолчал и снова пожал плечами, но в его взгляде было несложно прочитать твёрдое намерение, в таком случае, больше не давать у себя «стрелять». Иосиф Кириллович тоже не нашёлся что сказать: хвалить — глупо, когда ещё ничего толком не сделано, одобрять — и без того очевидно. Он хотел уже предложить запастись всем конфетами для Лёши, но тут перерыв закончился, наступила пора возвращаться к столь радостно оставленной в стороне политике.
— … И не смей на меня глядеть так жалобно. Не дам курить, раз ты решил бросить! — непреклонным родительским голосом объявил Филипп, когда князь и Заболотин уже уходили.
— Я тебя тоже люблю, — последовал тут же смиренный ответ Леши.
— Там ещё конфеты были, крепись, Краюх, — озвучил мысль Иосифа Кирилловича полковник, обернувшись с отеческой улыбкой. Братцы-снайперы его забавляли, а трогательность отношения друг к другу покоряла. Всё-таки близнецы — это совершенно особые создания. Никакие братья не могут стать так близки, в то время как быть единым целым в двух экземплярах — состояние для близнецов, в общем-то, естественное.
Обо всём этом у Заболотина было много времени. Так много, что тема размышлений успела кучу раз смениться, и под конец мысли остановились на КМП, совершенно игнорируя происходящее в зале. Хотя многие люди готовы были бы отдать руки, ноги и любые другие части тела за возможность присутствовать на этом заседании, где подписывалось окончательное соглашение.
Наверное, Заболотин зря не слушал. Несколько раз он даже с легким сожалением, прислушавшись, убеждался, что совершенно потерял нить разговоров и не вникает в происходящее. Но уж так человек устроен, что учительница, отдавшая школе двадцать лет, будет говорить и думать об учениках и экзаменах, огородник — о посадке капусты, а «безопасник» — о нынешней, сиюминутной угрозе. Даже если человеку кажется, что он беспокоится и переживает, на самом деле это форма подсознательного отдыха — когда голова занята привычной темой. Вот и думал Заболотин о найденных потенциальных Хамелеонах, Сифе, Тиле и о возможных опасностях. Со всеми этими мыслями мир твердо вставал на ноги и становился привычным, хотя и чуточку непонятным. Шесть лет назад Заболотин был действующим офицером, но из Управления в Забол отправился уже белогвардеец со всеми отсюда вытекающими. Всё-таки, Лейб-гвардия была Службой Безопасности Российской Империи.
Стало незаметно, почти на самой окраине сознания, жалко, что всё заканчивается. Произошедшее, вместе со щекочущей опасностью, было вполне понятной задачкой, решение к которой существовало. А теперь, увы, близится и ответ. Что же, спрашивается, делать дальше, помимо деликатных зевков в сторону? Заболотин пока это плохо представлял. Впервые в жизни его не тянуло заканчивать дело поскорее.