Черчилль совершенно правильно пишет в своих мемуарах: «Несмотря на огромный рост мощи Германии после Мюнхенского соглашения, германское верховное командование, пока Польша не была побеждена, было очень озабочено положением на Западе. Только деспотическая власть Гитлера, его сила воли и престиж, которым он был обязан своей уверенности в правильности принятого политического решения, побудили или заставили генералов пойти на риск, представлявшийся им неоправданным».
Когда 3 сентября Франция объявила войну, она собиралась оборонять только границу с Германией. Войска заняли линию Мажино, за ней расположили небольшую «армию прикрытия». Но мобилизация всей сухопутной армии еще только начиналась. Для ее осуществления и для стратегического развертывания всех отмобилизованных войск был назначен трехнедельный срок. Сокращение этого срока было, по мнению французов, мало вероятным. Зато они считали целесообразным предпринять наступление до окончания стратегического развертывания, как только будут собраны достаточные силы.
Первые две дивизии английского экспедиционного корпуса могли прибыть на континент лишь в первой неделе октября, еще две – во второй половине октября. На другие английские дивизии пока не приходилось рассчитывать. Для французов это также служило основанием не начинать наступательных действий, всю тяжесть которых они должны были нести одни. Немаловажным, может быть, даже главным фактором, удерживавшим французов от наступательных действий, было, наконец, то, что они боялись сильного превосходства немцев в воздухе, и уже по этой причине хотели избежать всякого активного ведения войны.
Таким образом, поляки были оставлены на произвол судьбы, и произошло как раз то, на что рассчитывал Гитлер. Французы ограничились несколькими атаками местного значения в предполье Западного вала. Поскольку последний не везде следовал изгибам границы и был проведен как можно более прямо, а немецким войскам было приказано вести осторожные действия, то французы сумели сравнительно легко занять два выступающих вперед участка – участок «Варндт» юго-западнее Саарбрюккена и выступ границы между Саарбрюккеном и Пфальцским лесом. Наступление на этом последнем участке, предпринятое 13 сентября, временно вызвало у немцев боязнь прорыва французских войск в направлении на Цвейбрюккен и заставило срочно стянуть резервы к угрожаемому участку.
Когда после окончания войны с Польшей стала заметной переброска немецких соединений, высвободившихся на Востоке, французы начиная с 3 октября стали очищать большую часть занятой ими пограничной зоны. Они не хотели ставить под удар выдвинутые вперед силы и отошли к государственной границе, а частично и за нее. Немцы последовали за ними и были немало удивлены плохо подготовленными в инженерном отношении полевыми позициями.
В сводке германского верховного командования от 18 октября были объявлены общие потери немцев на Западном фронте: 196 человек убитыми, 356 ранеными и 144 пропавшими без вести. За этот же период было взято в плен 689 французов. Кроме того, было потеряно 11 самолетов.
Эта цифра показывает, насколько ограниченными в то время были действия авиации обеих сторон, не выходившие за рамки разведывательных полетов. Французы требовали от англичан прекратить воздушные налеты на Германию, так как они боялись ответных налетов на свои незащищенные промышленные предприятия.
В то время как французы хотели сохранить это промежуточное состояние между войной и миром, у Гитлера Созревали новые планы. Под впечатлением быстрого успеха в Польше он решился как можно скорее начать наступление на Западе. В конце сентября он сообщил об этом решении главнокомандующим сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами. Генерал-полковник фон Браухич был совершенно не согласен с таким поворотом событий. Он, как и другие руководители сухопутной армии, испытывал сильное разочарование: планы Гитлера, заверявшего, что удастся ограничиться войной только с Польшей, не оправдались. Решение Гитлера казалось ему тем более нецелесообразным, что военные действия, которые на Западе почти совсем не велись, теперь активизировались немцами, хотя не были исчерпаны последние возможности прийти к соглашению с Западом. Еще больше Браухича беспокоило то, что наступление на Западе можно было предпринять, только нарушив торжественно гарантированный Германией нейтралитет Бельгии, а также, вероятно, и Голландии. Германию снова ждала ненависть за нарушение нейтралитета, так гибельно сказавшаяся на ее судьбе в первую мировую войну. Но совершенно независимо от этого ни он, ни его начальник генерального штаба не верили в необходимость наступления. Нежелание Франции вести войну уже проявилось достаточно открыто, и не было никаких признаков, указывающих на возможность изменения такой позиции в будущем. Наоборот, многое говорило за то, что еще больше усилится стремление Франции положить конец войне, ставшей, по ее мнению, бесцельной. Наряду с этими принципиальными политическими соображениями у генерал-полковника фон Браухича были и серьезные опасения чисто военного характера. Он не был убежден в том, что германская сухопутная армия является достаточно сильной и боеспособной, чтобы добиться решающей победы на Западе. Поскольку ему казалось, что бесполезно убеждать Гитлера, выдвигая политические аргументы, он решил со всей прямотой изложить ему свои сомнения только как военный специалист. Если они подействуют, то будет выиграно время и в политическом отношении. Опасения Браухича в основном сводились к следующему. Танковые соединения, получившие большую нагрузку в Польше, сильно нуждались в переформировании. Легкие дивизии нужно было преобразовать в танковые дивизии. Многочисленные резервные дивизии и дивизии ландвера не были полностью пригодными к ведению оборонительных действий, не говоря уже о невозможности использовать их для наступления. Они настоятельно нуждались в дальнейшем обучении и модернизации своего вооружения. Представлялось сомнительным, сможет ли военная промышленность покрыть огромный спрос на боеприпасы, который возникнет при ведении крупной войны, продолжающейся несколько месяцев. Браухич не побоялся также указать на недостаточный наступательный дух, который выявился в Польше, по крайней мере, у некоторых не вполне подготовленных дивизий. Эти слова попали в самое чувствительное место. Гитлер чувствовал себя так, как будто его лично оскорбили: ведь эта критика представляла нападки на успехи национал-социалистского воспитания, за которое он чувствовал себя ответственным и в положительных результатах которого он был убежден. Разногласия привели к серьезному раздору между Гитлером и Браухичем, и это осталось уже навсегда. Давно существовавшая между ними скрытая неприязнь теперь стала открытой и впоследствии обострила противоречия делового характера в области руководства операциями.