В средневековой Европе пенис был практически невидим, однако выкинуть его из головы оказалось сложнее. Дьявольский жезл стал навязчивой идеей христианской церкви, о чем можно судить по особому виду литературы, известной как «пенитенциалии». В этих руководствах для исповедников, возникших в VI веке в Ирландии, описывались правила поведения достойного христианина — в особенности в том, что касалось его пениса. Пенитенциалии отталкивались от идеи Августина о греховности секса, приносившего удовольствие. «Уд при сем возбраняется» — это выражение встречалось в пенитенциалиях на каждом шагу. Слово «уд» означало «пенис», а «при сем возбраняется» относилось к любому сексуальному акту, который не был направлен на продолжение рода.
Нарушителей этого правила подвергали наказанию, которое выражалось в отказе от причащения, соблюдении долгих постов, продолжительных периодах воздержания от всяких плотских удовольствий, а иногда и публичной порке. Длительность наказаний за каждое прегрешение говорит сама за себя: в английских пенитенциалиях за прерванный половой акт (так называемый коитус интерруптус) назначалось наказание сроком в десять лет, за анальный секс — пятнадцать лет, за оральный же секс полагалось пожизненное наказание. («Всякий, кто оскверняет свои уста семенем человеческим, совершает самый тяжкий грех», — утверждал Теодор Кентерберийский.) Однако в тех же пенитенциальных сборниках за преднамеренное убийство полагалось наказание сроком всего на семь лет. По-видимому, церковь и в самом деле считала пенис куда более изуверским орудием преступления, чем, скажем, тесак.
Не все теологи разделяли эту точку зрения. Пьер Абеляр (1079–1142), один из наиболее проницательных умов средневековой церкви, посвятил ранние годы своей карьеры борьбе с подобными установками. Но, в конечном счете, история самого Абеляра скорее лишь подтвердила учение Августина и даже, что еще более удивительно, Оригена. Логик по образованию, Абеляр критиковал как нелогичные все преграды на пути половых сношений в браке. «Ни одно из естественных плотских удовольствий нельзя объявлять грехом, — писал он, — равно как нельзя винить кого-то в том, что он испытывает восторг от наслаждений, которые он не может не испытывать в определенных ситуациях». Абеляр говорил, что от начала времен сексуальные отношения и прекрасная пища (а как же иначе, ведь он был французом) были естественным образом связаны с получением удовольствия; именно так это и задумал Господь. Идеи Абеляра подвергались резким нападкам, что не было для него неожиданностью. Но нападению подверглось и его тело, и вот этого он наверняка не ожидал.
Кое-кто скажет, что он заслужил и то и другое. Дело в том, что в 1118 году Абеляр стал учителем прекрасной Элоизы, племянницы Фульбера, каноника собора Парижской Богоматери. Во время уроков, как позднее писал сам Абеляр, «рука моя чаще тянулась к ее груди, нежели к ее книге».
Чтобы возбуждать меньше подозрений, я наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не в раздражении, а с нежностью, — и эти удары были приятней любого бальзама. Что дальше? Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь. И чем меньше этих наслаждений мы испытали в прошлом, тем пламенней предавались им и тем менее пресыщения они у нас вызывали[59].
Через некоторое время Элоиза родила ребенка. Любящих тайно обвенчал кипящий от гнева Фульбер, а затем они были разлучены. (Абеляр был монахом, однако он еще не был посвящен в сан, так что, по законам того времени, имел право жениться. Все же он настаивал, чтобы женитьба его была тайной, так как иначе пострадала бы его карьера учителя в церковной среде.) В результате каждый из них отправился к себе домой, и Элоиза вернулась к дяде-канонику. Однако, когда Абеляр узнал, что там с нею плохо обходятся, он похитил Элоизу и отвез ее в монастырь в Аржантеле, неподалеку от Парижа. Тогда ее дядя, Фульбер, а также «ее родные и близкие еще более рассвирепели, думая, что я их грубо обманул и посвятил ее в монахини, желая от нее отделаться», — писал позднее Абеляр. «Придя в сильное негодование, они составили против меня заговор, и однажды ночью, когда я, ничего не подозревая, спал в отдаленном покое моего жилища, они с помощью моего слуги, подкупленного ими, отомстили мне самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались».
59