Таким образом — начиная от ругательств «…помесь жабы и перпендикуляра!», кончая введением в действие расторопных и обязательных комсомольских персонажей, — в «Истории яхты „Паразит“» мы видим дань уважения и к «традициям» советского авантюрного романа.
Думаем, что роман удался Эдлису Сергрэву. Но мы повторяем вновь наше опасение: если бы 50–75 лет тому назад простодушный читатель восхищался и ужасался, следя за подвигами героев «Истории», то ставший искушенным современный молодой читатель будет весело смеяться над жуткой драмой Анны Жюри и возвышенным благородством Левы Промежуткеса.
И. Рубановский
Пишется Айртон, а произносится Бен-Джойс.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИНТРОДУКЦИЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой читатель начинает сочувствовать Дику Сьюкки и знакомится с начатками интуитивной философии Роберта Поотса
С этой точки зрения, сознание живого существа определяется арифметической разницей между действительным и возможным действием[2].
По утрам Босфор напоминает неограниченное поле битого стекла, в котором дробится солнце, и только Золотой Рог способен казаться безупречным зеркалом. Небо сладостно, как голубой рахат-лукум, а порт выглядит выставкой соблазнов.
В одно из таких пленительных утр (15 или 46-го апреля 1926 г.) Дик Сьюкки, штурман, стоял на палубе яхты «Парадиз» и задумчиво плевал в воду. На плевок веером собирались золотые рыбки и в негодовании снова разлетались во все стороны. Дик Сьюкки был сыт невкусным мясом, трезв и, не без основания, чувствовал себя безобразным: будучи втайне весьма чистоплотен, он все гуще и гуще обрастал безвыходной щетиной — для бедного штурмана был закрыт вход в константинопольские цирюльни, потому что схватки с его волосами не выдерживала ни одна бритва. Это были короткие, толстые, прямые волосы оранжевого цвета с крючковатыми закруглениями на концах, служившие для экипажа яхты предметом не столько насмешек, сколько угрюмых размышлений о природе человека. Надо пояснить, что экипаж «Парадиза» далеко не представлял собой сборища беззаботных забулдыг, — нет! все эти обветренные физиономии принадлежали людям весьма растерянным и нервным; одной из главных причин их растерянности являлась материальная недостача. Трудно утверждать, что люди с «Парадиза» были голы и босы; зато они не могли позволить себе портового веселья, достойного щетины Дика Сьюкки или массивной челюсти Роберта Поотса.
Последний только что вышел из камбуза и хотел было присоединиться к невинным радостям Дика, но внезапно ощутил прилив неосновательной энергии.
— Алло, старина!
Дик Сьюкки нехотя выпрямился и пробормотал:
— Что ж? Алло, так алло!
Бедный оранжевый штурман недолюбливал механика: на каких бы бобах или тропических широтах не сидел Роберт, его физиономия сохраняла свежевыбритый и чистый вид; на впалых щеках играл под сурдинку скромный, массажный румянец, а длинный подбородок сиял прозрачной белизной балыка. Денька два тому назад Дик Сьюкки попросил у Роберта бритву, но счастливец отказал ему и отвернулся от просителя с тонкой улыбкой…
— Итак, алло, старая свинья!
— Я ж ответил — алло!
— Что скажешь?
Дику Сьюкки было нечего сказать, кроме того, что дела по-прежнему идут скверно, Он вытащил из кармана трубку, заткнул ей пасть табаком, завалявшимся на донышке сатинового кисета, и закурил, напевая безнадежную песенку: