Если бы Мери могла «оттаять» эмоционально, друзья поняли бы, что, несмотря на страшные беды, валившиеся на нее всю жизнь, она испытывала удовлетворение, и не такое уж малое.
Признание Мери «мне надо быть немного под хмельком» вызывает вопрос: почему же она так редко бывала в этом состоянии? Мери Шелли ни от чего и никогда не теряла голову – ни от вина, ни от литературы, ни от любви, ни от добродетели. Хочется сказать: будь в ее жизни больше хмеля, было бы меньше слез. Но ее вырастили в суровом воздержании – сначала закаляли ледяными купелями Годвина, потом целебными солями Шелли, составленными по собственной его рецептуре. А на самом деле никакого «потягивания» горячительного никогда не происходило, это была всего лишь слабость воображаемая.
Ответом на многие вопросы может служить одна из ее приписок к дневникам, которые она перечитала с начала до конца в 1834 году: «Меня поразило, какую несовершенную картину представляют эти брюзгливые страницы. Но это потому, что повествуют они о моих чувствах, а не о моем воображении… Мое воображение… мой Кубла-хан – могучие владения моей радости».
Мери Шелли хранила молчание о своей работе, говорила о ней неохотно. В своих письмах и дневниках она редко упоминает свои романы, а если и упоминает, то в скупых словах, одни лишь факты. И чтобы дополнить эту «несовершенную картину» и отыскать страну ее воображения, нужно читать ее романы. Она была не только дочерью Уильяма Годвина и Мери Уолстонкрафт, не только женой Перси Биши Шелли и матерью сэра Перси Флоренса Шелли, она была писательницей непреходящей славы.