Именно в этих обрядовых играх и заключались самые ранние зачатки театрального действа европейских народов. Постоянной темой культовых игр было метафорическое изображение борьбы лета и зимы. Эта борьба персонифицировалась в виде столкновения двух отрядов: примитивная драматическая коллизия зарождалась из смены времен года. Внутренняя динамика природы, понятая как живая побеждающая сила, становилась сюжетным принципом культового обряда; общее представление о добрых и пагубных стихиях воплощалось в этих играх в фигуры веселых и злых героев маскарада. Примитивное, фантастическое толкование законов природы обретало в народной фантазии образную, действенную форму.
Во всех странах Западной Европы в деревнях весной устраивались майские игры. В Швейцарии и Баварии борьбу зимы и весны изображали два деревенских парня. Первый был одет в длинную белую рубаху и держал в руке ветку, разукрашенную лентами, яблоками и орехами, — так миловидно должна была выглядеть цветущая весна. Второй парень, представлявший зиму, был закутан в шубу и держал в руке длинную веревку. Соперники сперва вступали в спор о том, кто из них владычествует над землей, а затем, разгорячившись, принимались драться, в результате чего весна торжествовала над зимой. Очень часто к двум спорщикам присоединялись и зрители, и тогда веселье становилось всеобщим. Одни восхваляли живительную силу теплых дней, другие — спокойствие холодных сезонов. Спор заканчивался веселой потасовкой, и опять весна побеждала зиму. В Германии шествия в честь пробуждающегося лета были особенно многочисленными и шумными. Устраивались маскарады, на которых изображали медведя, кузнеца, благородного всадника. В ритуальные игры порой проникали бытовые мотивы, появлялась, например, дочь зимы: ее просватали за лето, но жених раздумал жениться и гонит от себя невесту, как тепло гонит зимнюю стужу. Обрядовые игры с течением времени вбирали в себя и фольклорные героические темы. В Англии XV века весенние праздники связаны были с именем народного героя Робин Гуда. Робин Гуд въезжал верхом на лошади рядом с майской царицей, их окружала большая кавалькада всадников, вооруженных луками и стрелами и увенчанных зелеными венками. Многолюдное шествие останавливалось на поляне, и происходило торжественное водружение майского дерева, вокруг которого устраивались пляски, хоровое пение и состязание в стрельбе. Особенно богаты драматическим элементом были майские игры в Италии. Действие происходили у огромного пылающего костра, символизировавшего, пи старому языческому обычаю, солнце. Выступали два отряда, во главе которых стояли «короли». Один отряд, представлявший весеннюю партию, был одет в пестрые костюмы, увешанные колокольчиками и погремушками, а другой — зимний — в белые рубахи с горбами на спине. Игра заканчивалась веселым пиршеством — ели традиционные майские лепешки и запивали вином.
Со временем обрядовые действа все в меньшей степени сохраняли свое первоначальное серьезное содержание и становились лишь излюбленными традиционными игрищами, связанными с производственной жизнью крестьян. Но это не значило, что они превращались в бессмысленную формальную игру. В весенних сельских представлениях, может быть, ярче, чем где-нибудь, сказывался жизнерадостный дух народа, его органическая приверженность к земным, а не к небесным делам, его житейская идеология, по природе своей чуждая аскетическим воззрениям христианства. В обрядовых играх проявлялась смышленость, наблюдательность и талантливость народа.
На сельских празднествах безусловно выделялись наиболее искусные молодцы, которые особенно лихо танцевали, пели песни, играли па виолах и рожках, импровизировали шутовские сцены, умели, нарядившись в шкуры зверей, комически изображать животных. Весьма вероятно, что деревенские плясуны, острословы и музыканты со временем могли оторваться от своей сельской общины и уйти в многолюдные города. Живя среди ремесленного люда, они легко превращались в бродячих гистрионов и развивали свой талант до настоящего мастерства. В этом деле им очень должен был помочь опыт римских мимов. Трудно сказать, было ли тут лишь усвоение старинных традиций или средневековые гистрионы сталкивались непосредственно с последними представителями римского театрального искусства. Известно лишь, что мимы не раз посещали варварскую Европу: они сопровождали Цезаря в его походе на Пиренейский полуостров, а в 581 г. выступали в Суассоне, невдалеке от Парижа, с «играми по римскому обычаю». Но на основании этих фактов, конечно, нельзя утверждать, что гистрионы есть не что иное, как римские мимы, дожившие до IX-Х века. Эта теория лишает европейский театр органических народных истоков и, усматривая его происхождение исключительно в деятельности римских мимов, чуждых мировоззрению и быту средневекового человека, полностью отрицает наличие у племен Западной Европы народного театрального действа. Мы полагаем, что именно ранние языческие ритуальные обряды, непосредственно связанные с духовным и материальным миром земледельцев и заключающие в себе первоначальные элементы сценических представлений, были той живительной силой, которая возродила погибшее в античном мире театральное искусство.