Все вещи в мире подвержены изменениям и развитию. Особенно это касается мира живого. Развиваясь, все стремится к цели своего развития. Поэтому «идея» — это цель развития, некий идеал. Человек тоже стремится к какому-то идеалу, к совершенству. Например, когда он хочет создать из камня скульптуру, он имеет уже в своем уме идею будущей скульптуры, существующей в сознании скульптора. Реальная скульптура никогда не будет соответствовать этому идеалу, потому что кроме идеи она причастна еще и материи. Материя же несовершенна, она есть небытие и источник всего изменчивого и несовершенного.
В диалогах Платона практически всегда используется одна схема бесед Сократа со своими учениками. Задается некоторая тема беседы: что такое знание, как в «Теэтете», что такое справедливость, как в «Государстве», что такое мужество, как в «Лахесе», и т. д. Каждый раз ученики приводят конкретный пример. Мужество есть мужество в бою, справедливость есть справедливость в государстве, воздаяние каждому по заслугам и т. д. И каждый раз Сократ подводит собеседника к тому, что конкретным случаем не ограничивается описание искомого предмета, и показывает, что если мы действительно хотим познать сущность мужества, красоты, справедливости и т. п., то мы должны определить мужество само по себе, справедливость саму по себе, красоту саму по себе. Мы не можем сказать, например, что красота — это красивая девушка, как говорится в «Гиппии Большем», потому что мы понимаем, что девушка красива, потому что у нас уже есть представление о красоте, идея красоты, мы говорим о мужестве воина в бою, потому что у нас есть понятие мужества, т. е. мы имеем в себе идею мужества. Нельзя определять понятие через конкретное его проявление, наоборот, мы можем судить о конкретной вещи потому, что в нас есть идея конкретной вещи, понятие о ней.
Идей существует огромное множество. Вещь существует благодаря причастности не некоторой одной идее, а множеству различных идей. Если мы говорим, например, о человеке, то понимаем, что он причастен, во-первых, идее человека, во-вторых, идее животного, в-третьих, поскольку у человека есть руки, ноги и т. п., то у каждой части тела есть своя идея и т. д. Камень причастен идее камня, идее серости, идее тяжести, с которой он притягивается к земле, идее твердости, идее гранита или мрамора. Таким образом, своеобразие единичной вещи определяется не только материей, но и многообразием различных идей, которым причастна та или иная вещь.
Но, кроме этого мира разнообразных идей, существует одна идея, которая выделяется из всего остального мира идей, идея, которая дает существование всем остальным идеям, ведь сами идеи, являющиеся бытием, должны быть причастны идее бытия, а само бытие лучше небытия, поэтому идея бытия причастна идее блага. Идея блага дает бытие и истинность всем остальным идеям, сама же она превосходит и бытие и истину. Платон сравнивает идею блага с Солнцем. Предметы существуют помимо Солнца, но увидеть их мы можем лишь тогда, когда они освещаются Солнцем. Образ Солнца Платон приводит и в другом аспекте. В самом объемном диалоге — «Государство» — есть VII глава, которая начинается изложением мифа о пещере. Для того чтобы объяснить своим ученикам более подробно и понятно, что такое мир идей, Сократ рассказывает следующий миф. Представим себе, говорит Сократ, некоторую пещеру и узников, которые в ней сидят. Узники закованы в кандалы так, что повернуты лицом к стене пещеры, не могут двинуть головой, не могут повернуть туловище, чтобы посмотреть, что делается за их спинами, они смотрят только на стену. За их спиной находится выход из пещеры, освещаемый огнем. Перед входом построена перегородка, вдоль которой движутся предметы, отбрасывающие тень, и эту тень видят узники на стене. Если узники рождаются, живут и умирают все время в таком состоянии, то для них эти тени являются истинными и единственно существующими вещами. Люди будут исследовать тени, некоторые будут замечать, что такая-то тень появилась после такой-то тени, будут находить некие закономерности. Одни люди будут видеть больше таких закономерностей, другие меньше, их назовут учеными, будут их прославлять и т. д.
Но представим, что кто-то зайдет в пещеру, освободит одного из узников и выведет его из пещеры. Не кажется ли вам, говорит Сократ, что этому узнику станет вначале больно и неприятно, его члены будут неспособны двигаться. Он не сможет смотреть на свет, который его вначале ослепит. Он захочет возвратиться в пещеру. Тем более что он вообще вначале ничего не увидит, ослепленный ярким светом. Потом глаза его будут привыкать, он увидит сначала контуры предметов, настоящих предметов, которые отбрасывали тени на стену. В дальнейшем он будет видеть все больше и больше подробностей, пока, наконец, не заметит существование самого Солнца, освещающего эти предметы. И что будет с этим узником, если он опять вернется в пещеру? Опять увидит оковы, в которые он был закован, опять увидит те тени, которые двигались перед ним. Он поймет и будет всем рассказывать, что это всего лишь тени от истинных предметов, а реальные предметы они не видят. И как на это будут реагировать соседи? Они будут над ним смеяться, считать, что он сошел с ума, а если он будет упорствовать, они могут его побить и даже убить. (Очевиден намек на судьбу Сократа.) Не будет ли казаться этому узнику, увидевшему реальный мир, смешными те почести и те звания, которыми награждали друг друга узники этой пещеры за открытие кажущихся закономерностей, когда он видел истинное бытие, выбравшись из пещеры?