Гельцер познакомился со многими лицами, приближенными к патриарху, и обо всех них он вспоминает с удовольствием. Во время ученых занятий в архивах патриархии он встретился с патриаршим архивариусом, архимандритом Иоакимом из Хиоса. Этот последний оказался человеком тонко образованным, говорившим по-английски и по-немецки. Он закончил свое образование в Лондоне и Оксфорде и получил докторскую степень в Иене (где профессорствует Гельцер). Поэтому естественно, что Иоаким с большой радостью встретил своего давнего наставника. Ученик с восхищением вспоминал о своей жизни в Иене. Вообще Гельцер замечает, что где бы он ни встречался с бывшими слушателями Иенского университета — было ли то в Константинополе, на Халки, в Афинах или Патросе, — везде они с большим удовольствием вспоминали Иену и своих бывших наставников Иенского университета. «Греки — это в высшей степени благодарный народ», — замечает по этому поводу немецкий профессор. По рекомендации патриарха, Гельцер должен был сделать визиты некоторым архиереям, членам синода. При этом он заметил, что миряне, приходившие к архиереям, даже высокопоставленные, обязательно целовали руку им при входе и выходе. Но «еретиков», как в шутку именует себя Гельцер, архиереи не заставляли проделывать этой процедуры; и он готов видеть в этом признак толерантности… Все архиереи угощали его глико и кофе. При этом случае Гельцер замечает, что при многочисленности визитов такого рода гостеприимство обращается в пытку. Когда он уезжал с о. Халки в Константинополь и делал прощальные визиты, ему семь раз подряд пришлось есть сладкое и пить кофе. Ganz schwül!
Ученые занятия Гельцера сосредоточивались, главным образом, в Святогробской библиотеке, т. е. библиотеке, принадлежащей Иерусалимской патриархии. Библиотека эта помещается в метохии, подворье, занимавшем один из уютных и красивых уголков Фанара. Лучшим украшением подворья служит его церковь, небольшая, но в высшей степени интересная своей древностью. При метохии находится старинная женская греческая школа, содержимая на средства Иерусалимской патриархии; учителем в ней был местный библиотекарь (монах). Всего в метохии проживало только три человека: архимандрит, священник для богослужения и библиотекарь. При них находилось «семь служебных духов», семеро служек. Наш немец никак не мог понять, зачем эти семеро служек, при замечательной простоте вышеуказанных лиц. Наконец, один из его друзей сказал ему: «Во всех сколько-нибудь знаменитых домах на Востоке принято иметь много слуг, и они не несут никакой службы, ибо ничего не делают». Только тогда Гельцер понял, что делали служки Святогробской метохии. Библиотекарь был так любезен, что позволил заниматься ученому профессору в его собственной комнате, но заниматься здесь ему было не очень удобно: хозяин комнаты принимал здесь гостей и посетителей, вел с ними разговоры; между посетителями встречались и женщины, матери или родственницы учениц здешней школы. Однажды пришел в гости к о. библиотекарю грек, капитан корабля, и так как хозяина не оказалось дома, то он остался ожидать его и от нечего делать перелистывать рукописи, над которыми работал Гельцер. Поворочав листами, он сказал: «Смотрите — вот штука-то! Рукописи написаны по-гречески, а я хоть и грек, читать их не могу, между тем как ты свободно читаешь их, хоть ты и иностранец». В ответ на это профессор сказал: «Зато я не умею управлять кораблем», и этими словами утешил его скорбящее сердце. Во время посещения вышеуказанной библиотеки Гельцер обратил внимание на замечательную простоту отношений между хозяевами и прислугой. Например, один из служителей метохии, Николай Пападопуло, которого путешественник называет большим франтом и человеком, не лишенным образования, без церемонии приходил в комнату библиотекаря, где происходили занятия Гельцера, затем только, чтобы поболтать или с ним, или с библиотекарем. В комнате был один-единственный стул, которым пользовался профессор, библиотекарь Иаков располагался на софе, служитель же Николай, в случае прихода в комнату, нимало не стесняясь, садился на постель библиотекаря. Греки, по словам описателя, в отношении к слугам проявляют демократическое равенство. Но при этом замечает, что в общем слуги держат себя с большим тактом и никогда не переходят известных границ при сношении с лицами высшими их по социальному положению. Нашему ученому удалось открыть у этих слуг особого рода патриотизм, о чем он полушутя и полусерьезно и рассказывает. Однажды вышеназванный Николай спросил профессора: не существует ли истории города Кизика? Гельцер отвечал, что ученый Марквардт написал историю Кизика на немецком языке. Тогда Николай сказал: «Увы, я не понимаю по-немецки. Но будьте добры, ваше высокоблагородие, напишите для меня историю Кизика, хоть и не сейчас; Кизик ведь моя родина», — добавил собеседник. Его высокоблагородие оказался готовым к услугам и в течение получаса по памяти набросал очерк истории родины Николая (замечательная память!). Слуга с великой радостью принял описание, ушел в соседнюю комнату, расположился там на диване и громким голосом, но благоговейно, начал читать написанное и прочел до конца. На другой день к профессору пришел другой слуга метохии, Харлампий, принес старинное издание географии Страбона и сказал: «Вот Страбон». «Я, — говорит о себе профессор, — сидел и молчал. Тогда Харлампий заметил: «Страбон описал также Синоп и знаменитых мужей синопских». — «А разве ты и сам из Синопа?» — «Да, да, из Синопа. Вы, господин, написали прекрасную историю Кизика для моего друга Николая; не будете ли так добры написать и для меня историю Синопа? Я попросил бы вас упомянуть при этом о Диогене Кинике, Дифиле-комике и Ватоне-историке — все они, ведь, были синопцы!»» Гельцер исполнил желание Харлампия, — на другой же день написал довольно обстоятельную историю Синопа, руководясь, главным образом, своей памятью (вот так память!). Счастье Харлампия не знало границ, когда у него в руках очутилась эта история. Счастливец просил профессора обозначить на произведении имя и фамилию последнего с перечислением всех его титулов и написать дату появления произведения. После этого слуга объявил, что он до самой смерти будет сохранять это сокровище и обещался каллиграфически переписать труд профессора; последнее и было исполнено в самом скором времени. Описав эти два оригинальных случая, Гельцер прибавляет: «Этот особого рода греческий патриотизм двух библиотечных служек, конечно, не чужд комизма, но вместе с тем он имеет и немало привлекательного. Если бы мы обратились с предложением описать его родину к какому-нибудь городскому лакею какого-либо немецкого государства, то получили бы в ответ: «Эх, дайте мне лучше монету в 10 марок»». Гельцер почти ежедневно получал приглашение на завтрак в метохии.