В одно раннее утро, после того как я обозрел Софию обстоятельно, внутри ее, я отправился на острова Мраморного моря. Прежде всего мне хотелось ознакомиться с Халкинским «училищем Великой Церкви», единственной семинарией и в то же время Академией Константинопольского патриархата. Это училище, как известно, помещается на острове Халки, близ Константинополя. Когда мы миновали Золотой Рог, переплыли Босфор и вступили в Мраморное море, для меня открылось величественное зрелище. Море казалось темно-голубым, точно в нем распущена синька. В первый раз я увидел такое чудное море. Я видел три моря: Черное, Балтийское, Азовское, но они сероваты, дымчаты, а не сини. Тут только я понял, что это не метафора, если в наших песнях море называется «синим». До острова Халки езды полтора часа. Уже через час открылся взорам этот остров. Передо мной высилась какая-то гора, сплошь покрытая деревьями; на ее вершине виднелось что-то беловатое. Оказалось, что это и есть Халкинское училище. Скажу кстати, что я воображал себе Халки небольшим уединенным островом; на поверку вышло совсем не то. Халки — это очень большой остров, состоящий из нескольких горных возвышенностей, довольно населенный в некоторых его частях, а главное: он оказался чем-то вроде константинопольского Оксфорда. Здесь кроме «училища Великой Церкви» помещаются громаднейшее коммерческое училище и турецкое военное училище. Есть на острове и монастыри. Когда мы причалили к халкинской пристани и стали сходить с парохода, мой проводник сказал мне: «Вот идет с парохода патриарх Никодим» (бывший Иерусалимский). Я посмотрел и увидел величественного и могучего старца-Голиафа, просто одетого и шествующего на берег. Где он ехал — вместе ли с нами в общем помещении или в каюте — я не знаю. Я хотел было подойти к нему под благословение, но заметил, что никто этого не делает, и счел неудобным выделяться из толпы. Никодим, как я узнал от кир-Димитрия, проживает в Халки в монастыре св. Георгия и слывет человеком очень богатым. Я было хотел сделать ему визит, но кир-Димитрий разъяснил мне, что монастырь св. Георгия далеко от пристани — и я расстался со своим намерением, так как мне предстояло много ездить в этот день.
Нужно было отправиться прежде всего в «училище Великой Церкви». С пристани совершенно ясно открывалось, что училище это занимает вершину совершенно отдельной горы. Беловато желтоватые здания училища снизу казались орлиным гнездом, помещающимся на вершине скалы. Идти туда пешком мне казалось трудом, превышающим мои силы. Но на чем ехать? Экипажей совсем не видно. «Поедемте верхом на осликах», — сказал кир-Димитрий и указал на группу погонщиков с осликами, ждущих седоков. — «Но я никогда не ездил на осле», — возразил я. — «Ничего, они смирны; хорошо съездим», — отвечал мой чичероне. Взяли двух осликов и погонщика, и открылось неторжественное шествие на осле. На что я был похож, восседая на ослике верхом? Моя высокорослая и дюжая фигура слишком мало гармонировала с жалким осликом, похожим на барана. Мои ноги почти касались земли — так мало было мое подъяремное животное. Я был одет в длинную и широкую «безрукавку», на голове моей сидела широкополая соломенная шляпа с несколько отвислыми краями, в руке был свернутый белый зонтик, с правого плеча ниспадал бинокль, прикрепленный к ремню; от страха свалиться с осла в пучину морскую я пригибался к шее ослика. На кого же я был похож? Я был недурной Санчо-Пансо. Но на дороге никто не встречался, и некому было решить беспристрастно вопрос: в какой мере я походил на одного из героев поэмы Сервантеса; а мой кир-Димитрий и погонщик ничего, конечно, не слыхивали о Сервантесе. Как бы то ни было, через 20 минут под аккомпанемент визга осликов, представляющего верх какофонии, мы прибыли к воротам училища, осененным множеством пышных деревьев. Но ворота оказались на замке. Что делать? Около ворот и над воротами виднелись открытые окна. Я начал возглашать на русском языке: «Отворите — отоприте». Высунулись чьи-то головы, и минуты через две привратник открыл ворота.