– Так вы из Италии?
– Я же говорил: мы выехали из Венеции. Но вообще-то об этом никто не должен знать, пока мы не доберемся до Парижа.
– Почему это тайна?
Ансельми пристально смотрел на меня.
– Я сам удивляюсь, что не боюсь говорить с тобой… Но я спокоен: тебе некому рассказать, а если и скажешь, кто тебе поверит.
Слова его – чистая правда: вряд ли когда-нибудь решился заговорить об этом с папашей Арно.
– Ты хочешь сказать, что я видел там себя? То есть это были мои глаза?
– Ну, конечно, а ты их не узнал? Хотя, что тут удивительного – ты так испугался. Но это было твое лицо, уж поверь мне.
Раскрыв ладонь, он посмотрел теперь на оправу, сперва задумчиво, но взгляд его постепенно менялся, а глаза смотрели так внимательно, словно видели что-то особенное, недоступное другим.
Страх и любопытство попеременно терзали меня, что говорить, старость мудра и предусмотрительна, а в юности любопытство всегда берет над нами верх – я оказался не исключением. Но что тут может быть опасного, если Ансельми так спокоен, и тишина по-прежнему окружает нас? И если сам французский король желает иметь сей предмет, что тогда может быть предосудительного?
– Можешь показать ещё раз, Ансельми?
С недоверием я опять смотрел. Как в такой крошечной оправе может поместиться моё лицо? Я видел в ней то маленькое, чуть оттопыренное ухо и светлые волосы, торчащие над ним, то сжатые губы. Я приоткрыл рот, и губы в оправе слегка раздвинулись! И впрямь колдовство, как такое может быть… Пробовал улыбнуться – и в ответ получил такую же неуверенную улыбку. Нахмурил лоб – и на лбу в оправе проявились черточки. Под ними двигались глаза – как бы я ни поворачивал оправу, они неотрывно смотрели на меня.
Ансельми молча наблюдал за моими гримасами. Потом поднялся.
– Ладно, уже совсем поздно, а утром рано вставать…
Неохотно я протянул ему оправу, и снова почувствовал тепло руки Ансельми, когда его пальцы слегка задели мои. Хотелось попросить его не уходить, но я лишь спросил напоследок:
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать скоро.
И, помедлив, добавил:
– А ты наблюдательный, Корнелиус.
Удивительно, но в ту ночь я заснул сразу после его ухода. И странные сны явились ко мне: лежа на жестком полу, я грезил, как вокруг распускается сад, и цветы в нем на невиданно длинных стеблях то высились каждый на своем месте, то начинали кружиться, раскачиваясь и выгибаясь, их лепестки вихрем летели над моей головой. Цветы умели разговаривать, склоняясь, шептались между собой, но я ничего не разобрал, кроме своего имени.
Потом увидел двух девушек, похожие, словно сестры, совсем крохотные, они носились наперегонки друг за другом, и голоса их перекликались, только что совсем близко и вскоре едва слышно, где-то вдали. Во сне мне показалось, что это племянницы хозяина, я окликнул их, но когда они подбежали, понял свою ошибку: их лица оказались совсем незнакомы. Тонкие невесомые фигурки почти растворялись в воздухе, а глаза ласково и безмятежно смотрели на меня. Застенчиво я стоял с ними – ранее такие создания никогда мне не являлись.
Одна из девушек протянула руки, словно приглашая в свою забавную игру, и вдруг её глаза стали расти, меняться, пока не превратились в глаза Ансельми, такие же огромные, черные, со множеством отраженных огней, пляшущих в каком-то безудержном веселье. Девушка грубо схватила меня за плечи и принялась что было сил трясти…
– Оставь, оставь, я не сделал ничего дурного, – вскричал я и… проснулся.
За плечи, стараясь разбудить, держала мамаша Арно.
– Ну же, Корнелиус, ты совсем разоспался… Вставай скорее, господа хотят ехать, надо посмотреть, что там с лошадьми.
Не вполне проснувшись, я поднялся с пола. Перед глазами пробегали обрывки сна, но я не мог разобрать, что только снилось мне, а что действительно случилось прошлой ночью. Многое из того, что наполнило мою память за последний день, не соответствовало жизни, которую я привык вести, а потому казалось невозможным.
Проходя через таверну, я поискал глазами мальчика, но не нашел: то ли он вышел, то ли ещё спал. А может, он мне привиделся? За столом сидели двое пожилых мужчин – один из которых успел набросить плащ – и такие же заспанные, как я, королевские гвардейцы. Если всё остальное – сон, тогда действительно со мной происходит что-то неладное. Мне стало не по себе.