Богатое воображение ассоциировалось с «сатурническим характером», т. е. со склонностью к меланхолии, что очень часто было неким знаком, отличавшим человека талантливого, либо гениального; воображение в сочетании с гордыней давало горько-сладкие плоды безумия, когда мысли человека, охваченного меланхолией, сосредоточивались на нем самом. Известно, что для людей эпохи Средневековья отчаяние было делом рук дьявола. В эпоху Возрождения мышление, склонное к меланхолии, иногда находило олицетворение в образе женщины, держащей в руке зеркало. На одном из гобеленов Хэмптон-Корта (Гемптон-Корта) (1500) среди прочих изображений семи смертных грехов отчаяние восседает на свинье, символизирующей обжорство, и смотрится в зеркало23. Меланхолический взгляд отличается ясностью, но он испорчен (словно источен червем) сомнением или дьявольской иронией отрицания перед лицом знания, ускользающего от него. Обращая свой взор на себя, меланхолик находит именно то, что его взор должен был бы заклясть, дабы оно не проявилось бы и не угрожало бы ему, а именно оборотную сторону его осторожности, т. е. страх перед тем, что находится впереди или что будет; он обнаруживает свою нетвердую веру, т. е. неуверенность, в том числе и в себе самом. Ученый медик дю Лоран (Дюлоран) описывает меланхолика как человека «опасающегося всего и вся, пугающего своим видом самого себя, подобно тому, как пугается своего отражения дикий зверь»; далее автор делает намек на мифического единорога, обращавшего свое оружие, т. е. рог, против самого себя: «Я прихожу в ужас от себя»24. Надо заметить, что подобный настороженный, недоверчивый взгляд, обращенный как бы назад и внутрь, часто ассоциировался с темой гордыни.
У магии, изображения и воображения есть много общего. Одним из текстов, в коих проповедники видели для себя образец, является трактат М. Псела «De operatione daemonorium» («О действиях нечистой силы»), который Марсилио Фичино перевел в 1497 г.; по описаниям автора сего трактата, черти могут принимать самые разнообразные формы, а «духи воздуха» могут притворяться и изображать «любые фигуры, цвета и любое сходство, что может понравиться нашему склонному к фантазиям разуму»; подобно облакам, приобретающим форму в лучах солнца, они приобретают форму и проявляются под нашими взорами, «и мы можем видеть их в зеркалах или производить опыты, пытаясь их увидеть»25. Итак, дьявол, чтобы творить свои черные дела, использует человеческое воображение и манипулирует своими жертвами, представляя их взорам фантомы и образы, или устрашая их сновидениями и галлюцинациями. Сновидение и зеркало, уже в умах древних ассоциировавшееся друг с другом, потому, что им приписывали наличие некой силы, способной даровать предвидение, так вот, сновидение и зеркало имеют нечто общее, а именно то, что они «вызывают видения».
Поэт Жан Молине превращает средневековую тему «зеркала и морали» в центральную тему настоящей драмы, разыгрывающейся в сердце человека, чей растревоженный разум, мучимый тревожной бессонницей, наконец засыпает и оказывается во власти кошмарного сна: он стоит перед зеркалом смерти, трепеща от боли и страха. «О, наводящее ужас зеркало, заманивающее нас в ловушку гордыни! О, что за жуткое зрелище! Сколь ты опасно! Сколь грозные и мерзкие видения ты создаешь! Ты — чудовище невозможное и крайне противоречивое!»26 Далее поэт повествует о том, что в сновидении перед ним проходят картины всех злоключений человека с момента его создания Господом, с тех счастливых дней, когда в раю Адам и Ева были обладателями блистательного, дарующего блаженство зеркала, в котором отражался лик Господа, а затем, в тот день, когда они отведали запретного плода, зеркало, в которое они посмотрелись, вдруг потускнело и треснуло; с тех пор, запятнанное грехами рода человеческого, это зеркало отражало лишь печали и страхи, зависть и ревность, вожделение и горечь, распутство и любопытство, мерзость и подлость, дурные желания и наклонности. Но однако же Господь не оставил своими заботами тех, кто хранит ему верность, и им их ангелы-хранители протягивают зеркала святых.
Фантазия, т. е. неуравновешенное, «беспорядочное» воображение, представляет собой, по мнению ученых мужей Средневековья и Возрождения, некую разновидность безумия. Зеркало и безумие дают искаженную картину, т. е. перевернутую картину мира, находящегося во власти чего-то иррационального, недоступного разуму, мира, терзаемого и раздираемого смутой и охваченного смятением; такие явления, как фантомы, призраки, привидения могут найти объяснение своего «существования» в обманчивых оптических эффектах или в «тайниках» и на задворках природы»27, но даже при том, что найти подобные объяснения вполне возможно, наличие таких явлений чрезвычайно сильно искажает картину мира, ухудшая ее, к тому же подобные явления доводят до безумия тех, кто «слаб рассудком». Известно, сколь часто в конце Средневековья поэтами и художниками разрабатывалась тема сумасшедшего человека, оказавшегося во власти дьявола, которым дьявол манипулировал и действиями которого управлял; такой безумец воспринимался как символ непрочности мира, ниспровержения и разрушения истины, как символ грехопадения.