Страх, даже ужас, испытываемый при «столкновении лицом к лицу» со странными, волнующими, вызывающими чувство тревоги побуждениями и неосознанными стремлениями, претерпевает изменения и превращается в гедонистическое созерцание, которое ищет нечто неожиданное, что способно изумлять, пусть это даже будет и лукавая хитрость, пусть это даже будет обман; это гедонистическое созерцание в конце концов, как и при всяком анаморфозе дает человеку логические и рационалистические объяснения испытываемому им чувству удовольствия.
Не существует зеркала объективного. Субъект находится во власти угнездившегося в нем желания, которое проявляет себя в тот момент, когда субъект этого не ожидает, таким образом, что зрелище его отражения, при «восстановлении» скрытых картин и образов, показывает ему его несхожесть с самим собой, его «другое лицо», его инакость; странную, а иногда и тревожную. Тень или признак греха, чего-то иррационального, недоступного разуму, тень темных побуждений угрожает личности и сходству, а столкновение «лицом к лицу» с запретным желанием влечет за собой безумие или смерть.
Однако только при помощи хитрой уловки, прибегнув к искусной обманчивости, Персею удалось «нейтрализовать» смертоносный взгляд Медузы Горгоны. Только косой взгляд может уловить мгновенное сверкание странности и чужеродности, одновременно избегнув при этом ослепляющего гипнотического воздействия ее очарования. Благодаря всяческим «зеркальным хитростям», вводящим пространство игры и истолкования, интерпретации этой игры, субъект более не смешивается со своим отражением, и отражение вновь обретает всю структурирующую, организующую функцию. Параллельная вселенная зеркала предлагает человеку свое посредничество, благодаря которому желание может изменяться и превращаться в нечто, наделенное прекрасной формой, по-прежнему странное, но лишенное прежней неистовой силы и необузданной горячности. Любовник, смотрящий на свое отражение в глазах другого, художник, отражающийся в словах или красках, обнаруживают измененное изображение своего лица, отличное от того, что они видели ранее, и их «Я» испытывает удовольствие от того, что знает, что оно другое.
Глава III ОСКОЛКИ ЗЕРКАЛА
Ретиф де ла Бретонн рассказывал, что, когда ему было года два, с ним произошел один забавный случай. Итак, однажды нянька замешкалась и не успела его одеть, и он очень расстроился из-за того, что его оставили совершенно голым, и принялся громко выражать свое неудовольствие; сестра принесла ему зеркало, чтобы он увидел, какие рожи он корчит; он схватил зеркало и в приступе злобной ярости хотел его разбить: «…зеркало треснуло, и от этих трещин лицо мое стало еще более уродливым, но когда я увидел, как осколки преумножают предметы, я подумал, что открыл для себя целый мир, скрывающийся за зеркалом. Сей феномен осушил мне слезы, и я впервые испытал чувство изумления, чувство восхищения, я впервые увидел свое отражение в зеркале и впервые предался размышлениям, самонаблюдениям и самоанализу»1. Вероятно, этот эпизод мог бы занять соответствующее место в некоем плане, составленном Лаканом, или в некоем сценарии, им же написанном: процесс развития осознания зеркального отражения или изображения в зеркале вписывается в процесс достижения успехов на пути символической активности (деятельности); ребенку, предчувствующему свое единство, свою целостность и осознающему эту целостность «при посредничестве зеркала», переливающиеся как в калейдоскопе осколки разбитого зеркала открывают ранее скрытое от него его же собственное «Я», всегда переменчивое, наделенное способностью принимать бесчисленное количество вариантов форм. Необычный мир, находящийся позади зеркала, т. е. мир зазеркалья, превращается в призму воображения и мечты или сна.