Изображения, появлявшиеся в старинных зеркалах, изображения одновременно и немного тусклые из-за мутности стекла, и в то же время блестящие, связанные с «оригиналом» неосязаемой нитью сходства, давали возможность увидеть отражение сверхъестественной реальности.
По мере того как индивидуум преодолевал ступени самоидентификации в процессе своего исторического существования и в процессе обретения знаний о своем теле, зеркало представляло для него средство и способ определять свои границы, так сказать, «очерчивать свои контуры, становиться видимым и отличным от других». Успехи в области технологии, достижения в промышленном производстве стекла XV–XVI вв. и знания, обретенные в области механизмов зрения (XVII в.) повлекли за собой и «метафизический упадок» зеркала. Лишившись налета таинственности, зеркало, ставшее совершенно прозрачным и обычным (в отличие от глубокой древности, где оно было предметом чрезвычайно редким), превращается в инструмент адаптации и дает человеку возможность пользоваться свободой для «свидания с самим собой наедине». Ясность и четкость отражения как физического явления, а также наличие определенной дистанции между отражаемым «оригиналом» и его изображением в зеркале дают возможность создания прекрасного зрелища, настоящего театра, где люди с восторгом предаются постановочному искусству, превращениям и переодеваниям. Все игры, все иллюзии, все обманы там возможны, ибо прозрачное зеркало заставляет забыть о том, что его поверхность является настоящей помехой, мешающей видеть и понимать реальность, и человек, с помощью зеркала как бы обретающий возможность как бы манипулировать пространством, пользуется могуществом зеркала и своим собственным могуществом.
Но это могущество не приносит удовлетворения, ибо тот, кто смотрит на себя, никогда не может создать себя как «чистое, абсолютное зрелище», ведь он является одновременно и субъектом и объектом, судьей и стороной некоего судебного разбирательства, палачом и жертвой, разрывающимся между тем, что он есть, и тем, что он знает; он осознает тот факт, что между ним и его отражением существует некая дистанция, но в то же время он продолжает объединять себя со своим изображением, и все его несчастья происходят именно из этой двойственной, полусоглашательской позиции. Денди является воплощением последней, наивысшей формы осознания самого себя, и через эту форму он, актер, исполняющий роль самого себя, продолжает наблюдать мучительный процесс разделения существа и видимости, продолжает идентифицировать себя с зеркальным «Я»; по выражению Старобинского, денди обладает «красотой сумерек, навевающих грусть»1; после денди наступает эпоха разочарования, скуки и тоски, когда субъект как бы растворяется в игре отражений или распадается на части в обезличенной объективности.
В то же время отражение никогда не было совершенно «адекватным», т. е. тождественным «оригиналу», оно всегда было как бы затянуто легкой пеленой желания. Операция, суть которой заключается в превращении субъекта в объект, в превращении внутреннего во внешнее, эта операция искажает, уродует его лицо, разрушает сходство, и это искажение является необходимым условием всякого взгляда, обращенного на самое себя; вероятно, человеку следовало бы научиться видеть себя, не смотря на себя, застигать себя врасплох в тот момент, когда этого совсем не ждешь, оставаясь чужим для себя самого; истина как бы тайно, хитростью вторгается в сферу несхожести, но именно тогда странность и оборачивается угрозой.
Надо постоянно «соблазнять» зеркало под страхом того, что увидишь, как в нем внезапно появится твой двойник, злобный и вредоносный, эдакий гримасничающий дьявол, являющийся фантастической проекцией демонов, обитающих внутри тебя и терзающих тебя.
Власть зеркала оказывает воздействие прежде всего на женщину, подчиняет ее себе, ибо женщина создает себя под воздействием взгляда другого человека2, по крайней мере так было на определенном этапе культурного развития человечества. Цивилизация может предоставлять женщине другие средства самореализации, помимо тех, что заключены в спираль «красота — обольщение — любовь», но зеркало всегда остается «привилегированным» и в то же время чрезвычайно уязвимым местом обитания женственности; зеркало, словно беспощадный судья, ежедневно приговаривает женщину «производить учет» ее прелестей, и однажды она слышит новый приговор, в котором ей объявляют, что она уже не самая красивая на свете. Пожалуй, никто лучше Колетт не описал того состояния, в которое впадает женщина, когда находится перед лицом этого беспощадного свидетеля, показывающего ей уродство, безобразие ее обветшавшего тела, неспособного вызвать желание в другом человеке и в то же время неспособного отказаться от своих желаний; припомним, как старая сладострастница пытается найти в зеркале ту девушку-подростка, которой она была когда-то, но видит лишь некое призрачное видение: «Старая, задыхающаяся, дрожащая женщина повторила в зеркале ее движение, и Леа спросила себя, что у нее может быть общего с этой сумасшедшей старухой»3. Удовольствие, испытываемое при самолюбовании, превращается в полную противоположность, и в литературе можно найти множество описаний сцен мучительного прощания с собой перед зеркалом.