Двойственность человека исследует и Монтень, правда, совершенно иначе, чем Рабле; Монтеню прекрасно известно, как «Я» выражается через тело, не только потому, что тело представляет собой некий футляр, в коем хранится душа, но и потому, что его законы подчиняют себе и изменяют внешние движения и проявления. Противопоставлению таких явлений, как «быть» и «казаться», он предпочитает противопоставление внутреннего и внешнего, видения и чувствования. Монтень внимательно рассматривает себя и описывает себя как человека среднего роста с «солидной комплекцией», с полноватым лицом. Ему известно, что внешность (т. е. видимость) служит человеку рекомендацией, и он допускает возможность некой «пористости» внешнего и внутреннего, возможность проникновения одного в другое. «Подобно тому, как обувь показывает внутреннюю форму ноги… мое лицо свидетельствует о моей невоздержанности.
Лицо и глаза выдают мой возраст и самочувствие. Именно в них с самого начала отражается каждая перемена в моем состоянии15.
Но Монтеню также известно и то, что многие зеркала бросают двойственные, подозрительные блики на отражение, и он подвергает проверке то, что он видит, тем, что он чувствует, и исправляет видимое при помощи чувств. Весьма многозначительным представляется тот факт, что Монтень считает, что «истинным зеркалом», в котором человек может видеть себя правильно, с надлежащей стороны, является «свет» и «течение наших жизней» (Опыты, I, 26).
Но описание Телемского аббатства и изложение взглядов Монтеня на зрение не могут в полной мере дать нам представление о том споре по поводу зрения и зеркала, что продолжался в ту эпоху и по-прежнему велся с использованием лексики религиозного языка16 и при помощи доводов дуалистической философии, которую мало заботили знания, обретенные в результате осознания опыта пережитого. Моралисты полагали, что человеку удается достигнуть своего единства только при избавлении от «телесных пут», и они продолжали подвергать осуждению желание человека обратить взор на себя, они продолжали подавлять это желание.
В каком-то смысле «продолжая» зрение и представляя взору человека картины и образы, недостижимые без его помощи, зеркало задает свои вопросы видимому, видимости и реальности, и взывает к критическому разуму.
Будучи инструментом отражения и, если учитывать второе значение слова «рефлексия», будучи также и орудием размышлений и самонаблюдения, зеркало предлагает себя человеку в качестве образца отражения и самонаблюдения. В XVII в. чувство собственного «Я» проходит через проницательный взгляд, еще большую остроту которому придают как зеркало, так и занятия самопознанием и самонаблюдением.
Зеркало поддерживает усилия, направленные на самонаблюдение и самоанализ, коих требует мораль, и оно усиливает осознание самого себя. Изучение человеческих страстей, описание их проявлений и тех «органических условий», при которых они проявляются, обязаны своей точностью тому ясному, трезвому взгляду, что был брошен тогда на внешность и видимость; идеи, изложенные в трактате Декарта «Страсти души», находят свое «пластическое воплощение» в результатах исследований в области физиогномики, осуществленных художником Лебреном, а Роже де Пиль советовал своим ученикам, чтобы дополнить свои философские размышления, поставить себя на место охваченной страстями особы и «разгорячить свое воображение после того, как вы проникли в ее душу и ощутили ее движения, и в этом деле большим помощником вам может стать зеркало»17.
Итак, зеркало отражает волнения и движения души, и оно помогает работе мысли или осуществляет проверку выводов и заключений.
Но это чувство собственного «Я», которому так помогает развиться зеркало, подвергается очень быстрому разрушению при размышлениях над такими «материями», как суетность, тщетность, тщеславие и честолюбие. Отражение — это своеобразное средоточие эфемерности, сфера неосязаемого, мимолетного, непрочного, ненадежного, а потому оно представляет собой обратный оттиск, «негатив», который позволяет просачиваться тому, что оно должно было бы зафиксировать и при помощи своих чар остановить, а именно обратную сторону нарциссизма, ибо отражение все же показывает лик, искаженный тщеславием. «Человек хочет видеть себя потому, что он суетен и тщеславен, — говорит господин Николь, — и в то же время он боится себя увидеть потому что, будучи суетным и тщеславным, он не может выносить вида своих недостатков»18.