Выбрать главу

– Этого не было.

– Отлично. Посмотрим этой ночью.

– Тогда я пойду сказать матери, чтобы она приготовила простыни на завтра, потому что служанка гостиницы может прознать правду.

Этот фарс позабавил меня в высшей степени. Выйдя из дверей вместе с Беллино, я купил маленький бочонок устриц из венецианского Арсенала, чтобы лучше принять дона Сансио, и, прежде, чем возвратиться в гостиницу, пошел с Беллино на рейд, где поднялся на борт большого венецианского корабля, только что окончившего свой карантин. Не найдя там никого из знакомых, я взошел на борт турецкого корабля, отправлявшегося под парусами в Александрию.

Едва я взошел на борт, первой предстала перед моими глазами прекрасная гречанка, которую я оставил семь месяцев назад в лазарете Анконы. Она была при старом капитане. Я делаю вид, что ее не заметил, и спрашиваю у капитана, нет ли у него каких-либо красивых товаров на продажу. Он отводит нас в каюту и открывает свои шкафы. Я вижу в глазах гречанки радость от встречи со мной. Все, что показал мне турок, мне не подошло, и я сказал ему, что охотно купил бы какую-нибудь красивую вещь, которая подошла бы его прекрасной половине. Он смеется, она говорит ему по-турецки, и он уходит. Она бросается мне на шею и, прижимая к груди, говорит: – «Вот миг удачи». Не менее воодушевленный, чем она, я сажусь, прилаживаюсь к ней и, менее чем в минуту, я даю ей то, что ее хозяин за пять лет не давал ей ни разу. Я сорвал плод и вкусил его; но чтобы его проглотить, мне нужна была еще минута. Несчастная гречанка, слыша, что возвращается хозяин, выскальзывает из моих рук и поворачивается ко мне спиной, давая, таким образом, мне время прийти в себя, иначе он смог бы увидеть мой беспорядок, что могло бы мне стоить жизни или всех моих денег, если бы удалось уладить дело полюбовно. То, что вызвало мой смех в этой весьма серьезной ситуации, это удивление Беллино, остолбеневшего и дрожащего от страха.

Безделушки, которые выбрала прекрасная рабыня, стоили мне не более двадцати – тридцати цехинов. Spolaitis (благодарю), говорит она мне на языке своей страны; но ускользает, закрыв лицо, когда хозяин велит ей меня поцеловать. Я ушел скорее грустный, чем веселый, сожалея об этом очаровательном создании, которому, несмотря на ее храбрость, небо покровительствовало только наполовину. Беллино в фелюге, оправившись от страха, сказал мне, что я продемонстрировал ему феномен, реальность которого кажется ему невероятной, но который дал ему странное представление о моем характере; относительно характера гречанки, он ничего не понял, за исключением того, что, как я ему сказал, таковы все женщины ее страны. Беллино сказал мне, что они должны быть несчастны.

– Вы, должно быть, полагаете, – сказал я, – что кокетки счастливые?

– Я не хотел бы ни того, ни другого. Я полагаю, что женщина отдается добровольно любви, и что она предается ей после борьбы с самой собой; и я не хотел бы, чтобы, под влиянием первого впечатления от понравившегося ей объекта, она отдалась ему, подобно собаке, которая слушается только своего инстинкта. Признайте, что эта гречанка дала вам определенный знак того, что вы ей нравитесь, но в то же время продемонстрировала превосходное свидетельство своей брутальности и бесстыдства, которые подвергают ее опасности позора быть отвергнутой, потому что она не могла знать, что нравится вам так же, как вы ей. Она очень красива, и все сошло хорошо; но все это ввергает меня в трепет.

Я мог бы утихомирить Беллино и посвятить его в мои подлинные чувства, рассказав всю историю, но мне это было ни к чему. Если бы это была девушка, в моих интересах было бы убедить ее, что значение, которое я придаю этой истории, невелико, чтобы она не попыталась коварными уловками помешать мне в дальнейшем.

Мы вернулись в гостиницу и в сумерках увидели дона Сансио, въезжающего во двор в своем экипаже. Идя ему навстречу, я просил меня извинить, что счел за честь пригласить его отужинать со мной и с Беллино. Выразив с достоинством и вежливостью удовольствие, которое я ему доставил своим предложением, он согласился.

Отборные хорошо приготовленные блюда, добрые испанские вина, прекрасные устрицы и, плюс ко всему, веселость и голоса Беллино и Сесили, исполнивших для нас дуэты и сегидильи доставили испанцу пять часов райских наслаждений. Мы разошлись в полночь, и он сказал мне, что не может быть вполне удовлетворенным, отправляясь спать, если я не пообещаю ему отужинать завтра в его комнате в той же компании. Пришлось отложить мой отъезд еще на один день, что я и обещал.

Я настаивал, чтобы Беллино сдержал свое слово, но, ответив мне, что Марина имеет мне что сказать, и что у нас еще будет время завтра побыть вместе, он меня покинул. Я остался наедине с Мариной, которая весело закрыла мою дверь. Эта девица, более сформировавшаяся, чем Сесили, хотя и моложе ее, сочла себя обязанной убедить меня, что достойна предпочтения перед своей сестрой. Я этому легко поверил, судя по огню ее глаз. Опасаясь, остаться в небрежении мужчиной, который мог быть утомлен предыдущей ночью, она развернула передо мной все свои затаенные любовные идеи; она мне рассказала в деталях обо всем, что она умеет, она развернула передо мной все свои доктрины, она обстоятельно изложила все обстоятельства, которые позволят ей стать великой повелительницей в таинствах любви, мысли, которые доставляют ей радость, и способы, которые она использует, чтобы их испытать. Я, наконец, заметил, что она опасается того, что, увидев, что она уже не девственница, я ее в этом буду упрекать. Ее беспокойство мне понравилось, и я развлекся, убеждая ее в том, что требование невинности девушек кажется мне ребячеством, потому что в большинстве случаев оно сводится лишь к наличию некоторых природных признаков. Я высмеял тех, кто затевает по этому поводу ссору.