Императрица Жень-де заканчивает собой, как я уже говорил, ряд более или менее трезвых, влиятельных женщин второго периода, без сомнения, лучшей поры достояний государства и женских нравов. Ей привелось столкнуться уже с женщиной другого направления, другой закваски, женщины-интриганки, вся жизнь которой была посвящена темным честолюбивым проискам, начавшая собой третий период, период разложения нравов и падения самого влияния императрицы на дела государства. Мы познакомимся с ней покороче.
Внучка в пятом колене Агуци (брата императрицы Шуру), смуглая, красавица собой, отличалась крайним честолюбием. Как родилась в ней эта черта характера, намекает нам одно легендарное известие, занесенное, впрочем, на страницы ее биографии, а именно, что ее мать видела однажды во сне ЗОЛОТОЙ СТОЛБ, ПОДДЕРЖИВАЮЩИЙ НЕБО. Если присоединим к этому сознание ей своей красоты, ту любовь, какую она встретила со стороны Шэнь-цзуна, то эта черта характера будет для нас совершенно понятна. Притом лица, ее окружавшие, не имели тех качеств, какими наделила ее природа. Значит, она могла вполне рассчитывать на поддержку мужа, а после — сына, вступившего на престол после смерти отца (она, впрочем, регентствовала). И, действительно, мы видим, что она забирает все управление и окончательно овладевает своим сыном. Для нее мало было своего собственного возвышения, она хлопочет и о своих родственниках, своих братьях: Нень-цзяну и пр. После удачной вылазки против императрицы Жень-де, которую она, как мы видели выше, успела удалить в Шень Цзинь, она, вследствие одной инерциальной силы привычки совещается с братьями, которые теперь уже благоговеют перед ней, относительно кандидатуры своего младшего сына Чжун-юаня, т.е. стала интриговать уже против сына императора. Чем же иначе объяснить это, как не силой инерции, болезненною страстью к разным новым комбинациям? Но Чжун-Юань[427] (брат императора), может быть, сознававший всю невозможность подобного дела, чтобы выпутаться из беды, донес об этом императору. Этот последний отобрал у императрицы (теперь она уже получила титул Хуань-тай-хоу — матери-императрицы) все значки и печати и сослал ее в Цинь-чжоу. Там она прожила, однако ж, немного времени и была снова приглашена ко двору, но уже не могла иметь такого влияния (собственно силы в интригах): значение ее пало и уже навсегда. После, однако ж, она несколько исправилась и явилась поборницей тех начал, которые проводил ее сын, наследовавший их от Шень Цзуна. По смерти Синь-цзуна она жила уединенно и, не имея родственников, встретила некоторое сочувствие в одной из своих невесток. Когда она стала плакать перед гробом покойного императора, Цинь-Ай сказала ей: «Твои годы еще не Бог знает какие, зачем сожалеть о потере, которую ты понесла?» В первый год Цинь Нинь (Дао цзуна 1056) она получила титул тай-Хуан-тай-хоу (императрицы-бабушки) и вскоре скончалась. От нее остались две дочери: И-му-синь и Шоке, но эти последние ничем не ознаменовали себя. Вообще, мы можем сказать, что гунь-чжу (принцессы) Киданьских государей не имели никакого активного участия в делах трона: выходя замуж за каких-нибудь цзай-сянов или чумиши, они этим самым прерывали всякие связи с двором и только в своей семье, может быть, имели значение, но это не входит в программу династиционной истории и, следовательно, деяния их для нас покрыты тьмой неизвестности.
Итак, императрица Цинь-Ай, как я уже говорил, является первой представительницей на сцене серальных интриг, первой темной тучей, которой суждено было так разрушительно разразиться над дворцом Киданьских хуаньди. По смерти она оставила не очень выгодную память о себе, доказав всему тогдашнему свету, что честолюбие женщины есть бесконечно большая величина, действующая иногда инерциально, особенно если будет дан счастливый толчок сначала.
Впрочем, жившая при ней императрица Жень-и (собственное имя которой Толи) не отличалась теми качествами, какие можно бы было ожидать благодаря первому дебюту императорской жены на сцене гаремных интриг.
По своей энергии и неустрашимости императрица Жень-и является последним отзвуком той эпохи, когда жили и действовали Шуру, Жуй-чжи и тому подобные устроительницы государственного хозяйства. Самым блестящим деянием, отличающим ее от других дюжинных лиц, соцарствующих с ней (Гуй-фей, жена Синь-цзуна), бесспорно, должно считаться обнаружение ею[428] заговора Чжунь-Юаня, а затем, когда Дао Цзун, по эксцентричности своего характера, не захотел принять мер осторожности, и заговорщики подняли знамя бунта, усмирение личным начальством над войсками всех мятежников. Другие черты в ее характере — добродушие, высказывающееся в принесении жертвы за умершего в изгнании Чжун-Юаня, снисходительность и заботливость о бедных, обнаруживающаяся в раздаче последним всех подарков, какие она получала к новому году и дню рождения от вассальных и других государств — заслуженно ставят ее в ряд светлых личностей прошлой эпохи. Впрочем, век Дао Цзуна не был беден подобными деяниями.
427
Он знаменит впоследствии своей оппозицией правительству дяди (Дао Цзуна), но при столкновении с войсками под предводительством императрицы Жень-и погиб вместе с сыном Нилугу.