— Люблю тебя, Мониша.
Цыплёночек отключается у меня на руках, сворачивается клубочком, потираясь розовой щечкой о мою грубую ладонь. Я одной рукой могу обхватить ее голову. Такая маленькая и, как бы не храбрилась, беззащитная. Переношу в комнату, накрываю одеялом, пусть поспит. Сейчас я не настроен на разговоры, позже мы все обсудим.
Я привык воевать, война — мой дом, здесь я точно знаю что нужно делать и как говорить. Тут все так просто и очевидно.
Смотрю на ее худенькое тельце, как ее грудь вздымается. Она спит. Может быть наступит тот день, когда никто не побеспокоит нас, не нарушит наш покой. Может быть, когда-нибудь.
На улице слегка облокотившись о деревянный, облупившийся забор курит Захар, медленно выпуская клубочки пара. Он все еще в белоснежном, маскировочном костюме.
— Угостишь?
Он протягивает молча сигарету, после чего помогает раскурить.
— Ты знаешь о ком говорит Оливер?
— Могу лишь догадываться. — никотин бодрит меня. После секса тело лениво и расслаблено. Рядом с Монишей я успокаиваюсь, но отдалившись от персикового тела возвращается голод и злость.
Хочу лишь одного, убить всех кто хоть как-нибудь причастен к гибели моего ребенка, тех кто заставил пройти через весь этот кошмар моего цыпленочка. Я так и не решился спросить у неё, что она чувствует. Знаю, как болит ее сердце, вижу в ее глазах печаль. ЫЯ чувствую тоже. Пустоту в сердце на том месте, где должна была быть любовь к ребёнку. А мелким гандошкам, которые тянули к ней руки, я просто поотрываю хуи. Если ради этого придётся объявить войну всем — значит так.
Думали мёртв Лука Гроссерия? Ошибались бляди, папочка вернулся.
— Сколько осталось людей кому можно верить?
— Максимум сорок.
— Хуево. — делаю новую затяжку. Значит разбежались, ну я этого никому из них не прощу, по миру пущу с голыми карманами. — Что с людьми Оливера?
— В хлеву со свиньями. Наручниками пристегнули к ограждениям, чтобы не рыпались. Парни присматривают за ними, чтобы не сбежали. Ждём твоего решения.
— Отлично. Они должны стать моими людьми. Прибавим для начала к сорока головам их.
Захар кивает, тушит сигару и выпрямляется и показывает рукой на деревянную постройку.
Направляюсь к вонючему свинарнику, который раньше обходил стороной. Я бывал в разных канавах, изваливался в разном дерьмище, но ненавижу все, что связано с деревенским образом жизни. Огороды, свинарники — не моё, колоть дрова — не понимаю. Выживать при отсутствии удобств — это одно, а жить в деревне, заставляя ловить кайф от такого труда и ограничений — это жопа. Жаль, что в России так много людей, вынужденных выживать.
Запах пота и грязной свинины ударяет в ноздри, аж передергиваюсь от этого омбре.
Пятнадцать пар глаз расширяются и впиваются в меня, исследуя каждый сантиметр. Здоровые мужики выглядят комично, зафиксированные в неудобных позах, представляю как у них всех затекло.
Прохожу мимо каждого из них, рассматривая их лица, некоторых из них я узнаю. Старые вояки, достойные уважения. Люблю мужчин с именем, они внушают доверие.
— Что с Оливером, сученыш? — один из бравых ребят под килограммов сто пятьдесят выплевывает эти слова вместе с литром слюны. Крупный мешок с рыжими волосами. Я уклоняюсь от брызг, нанося по нему боковой удар с замахом, попадая прямиков в ребро, которые прогибаются под силой моего удара. Тот сгибается, харчит.
Не люблю выскочек.
— Спайк мертв. — спокойно объявляю я, сплевывая на него.
Все затихают окончательно, стараясь принять более удобную позу, чтобы смотреть на меня.
Алиса.
Я не хотела подслушивать, просто так получилось.
Когда Лука ушёл, я сразу же почувствовала холод и пустоту вокруг себя. Слишком остро. Было больно сводить ноги, мышцы болели, ломило все тело, как будто меня били или по мне проехался трактор. Даже было трудно дышать, не то что шевелиться.
В зеркале на меня смотрела растрепанная и раскрасневшаяся девушка с опухшими, искусанными губами и синяком на подбородке от ласковых прикосновений. Проводя пальцами по болевшим губам, вздрогнула при воспоминании нашего секса. Дьявол направлял меня, а я покорно следовала за ним, чувствуя его власть надо мной в постеле особенно остро. Стоит ему прикоснуться ко мне, затронуть струны моего тела, как я перестаю соображать. Его доминирование надо мной в интимной стороне наших отношений было неоспоримо, как, впрочем, и на других сторонах нашей жизни.
Я так соскучилась по нему за это время. Дьявол сказал, что голоден, мой голод не уступает его.