— Почему же, боюсь спросить!
Меня это выводит, воспламеняет. Не люблю, когда оспаривают мои решения, не слушают.
— Твоя жена попросила меня не дать тебе убить Ала и Майлза любой ценой. — он говорит спокойно, но интонация выдаёт — он боится. Делаю шаг и прикидываю: какие травмы я могу нанести ему, не сильно повредив здоровье.
Алиса. Маленький коршун, а не цыплёнок, мастер заебывания моих нервов. Везде лезет, не зная ничего. Не понимает, что тут жалость оборачивается против тебя, становится твоей слабостью и приводит к смерти. В мире диких животных все построено на инстинктах, либо ты выживешь, либо тебя…
— Я согласен с ней, давай сначала закончим расследование, их посадим на карантин под тотальным контролем. Если кто-то из них виновен, я сам помогу тебе спустить курок, но сейчас… слишком опрометчиво.
С каких пор все считают возможным поучать и наставлять меня на путь истинный? Действительно с Монишей стал мягче, показал себя с новой стороны и теперь пожинаю плоды. Мои же люди брыкаются, оспаривают мои решения, показывают мне свой характер.
Разминаю шею.
Хватит, пора заканчивать.
— Ты теперь подчиняешься моей жене?
— Я работаю на Гроссерия.
— Ответ еврея.
— Тебе виднее. — Захар пытается пошутить, чтобы сгладить ситуацию.
— Я даю тебе пять секунд, чтобы отойти.
Захар не двигается, но другого я от него и не ждал, если бы его можно было легко напугать, то я бы не уважал его. Не Тихомир, явно.
Делаю шаг. Захар в защитной стойке. Он хорош в рукопашном бою, шустрый и удар тяжелый, лучший среди лучших. Но шустрее ли меня?
Заношу кулак, он уворачивается, не напрягавшись, предугадывая мои действия. Реакция хорошая. Но к его разочарованию, я ждал, когда он уйдет влево, чтобы ударить с ноги. У него только ноздри раздуваются, больно ему, но не двигается, держится. Ударяет меня в ответ, не сильно, больше, чтобы оттолкнуть, не смеет бить сильнее. Меня это раздражает.
— Давай, по-взрослому, Захар.
Мой следующий удар сильнее, он выдыхает, немного теряется и я перехватываю его руку, заламываю, уводя его за собой и выводя из равновесия. Захар обездвижен.
— Завидная преданность моих друзей моей жене — начинает меня пугать!
Заламываю сильнее, чтобы уткнуть его в пол. Но он резко поднимается на ноги и каким-то чудом сбивает меня, упираюсь спиной о стену. Наносит затылком удар в нос, на секунды теряюсь.
Не получается по-хорошему, будет по-плохому.
Следующий удар ноги приходится ему в живот, он сгибается. Наношу локтем по спине и падает на колени. От ударов по этим точкам жжет легкие, становится трудно дышать.
Хлопаю его по спине, через минуты три должно отпустить.
Открываю дверь и прохожу внутрь. Слышится возня Алана в реанимации.
Знаю их всю свою жизнь. Для меня всегда они были братьями, единственные ребята принимающие меня таким, какой я есть, то ли цыгана, то ли еврея, не пойми кого. И теперь один из них виновен в гибели моего ребенка, в страданиях моей любимой женщины, которая не может до сих пор спать ночами, потому что ей снится весь этот ужас.
Женщины порой сильнее и выносливее многих мужчин, цыплёночек очень сильная, но я не хочу, чтобы она теряла свою нежность и очарование. Для меня она всегда останется маленькой белокурой девочкой.
Не прощу, не смогу, не умею.
— Не стой истуканом, заходи. — Алан, не оборачиваясь, догадывается, что это я стою в дверях. Но мне не хочется заходить, хочу отсрочить то, что близится.
Майлз лежит на кушетке бледный, но уже пришедший в себя, он хранит молчание, просто смотрит в потолок. Его лицо бледное и, на удивление, спокойное, будто и не было ничего, а он в санатории отдыхает. С нами такое впервые. Наша дружба дала трещину.
Понимая, что все неизбежно, делаю шаг вперёд, рассматриваю их, пытаюсь понять — изменились ли они.
Позади меня раздаются шаркающие шаги и показывается Захар, он до сих пор тяжело дышит, в его руках мобильный. Он протягивает его мне и выдаёт хриплым, надрывным голосом:
— Это тебя!
Даже знаю кто. Первым выступает желание — проигнорировать Монишу. Дома вправлю ей мозги, но затем вспоминаю ее слова: «Это и мои друзья…»
Блядь. Чтобы не было за эти два месяца, но они все сблизились и она имеет право поистереть. Я потерплю. Не обломлюсь.
Беру телефон в руки, поднося его к уху. Слышится ее дыхание. Так и вижу, как кусает губы и сдирает заусенцы до крови, нервничает, запертая там. Знаю ее, как облупленную. Так и вижу, даже позу, в которой она стоит, а она точно стоит или ходит кругами, потому что ей не сидится с шилом в жопе.
Люди скажут, что Лука Гроссерия уже не тот, он тапочки жене в зубах носит.
Чертыхаюсь. Тем более все смотрят на меня.
— Слышишь меня? — она говорит очень тихо. — Ради меня, не трогай, хочешь, запри, но не трогай, слышишь меня?
«Ради меня». Слишком часто я стал слышать эту комбинацию из двух слов. Этим заветным паролем управляет и вертит мной, как хочет.
— Лука… Когда меня хотели забрать, чтобы изнасиловать, превратить в шлюху. Майлз стоял до последнего, защищал меня. Хотя бы ради этого… Пожалуйста …
Делаю вздох, ощущая как горит пистолет позади, обжигая кожу. Он напоминает о себе, подталкивает взять его в руки и вынести наказанье. Каждая пуля — чья-то жизнь.
Мне нечего сказать цыплёнку. Не могу пообещать, что не трону его, потому что ему стоит выпустить пулю в лоб. Он заслужил это. Я могу лишь постараться контролировать свой гнев.
— Позже поговорим. — отвечаю ей и отбиваюсь, кидаю трубку в руки Захару.
Майлз слабо, еле заметно, одними уголками губ, усмехается.
— Перед вынесением приговора хоть скажи — в чем виновен. — он говорит ровно, у меня даже внутри все передергивает. Рождаются сомнения, которые я стараюсь подавить.
Сажусь на стул так, чтобы оба были в поле моего зрения и я мог выстрелить при необходимости.
— Мне нужно знать, кому ты слил всю информацию, только поэтому ты жив. Я мог стрелять и в голову.
— Смотря какую…
— Лука…
— Заткнись. — прерываю порыв Алана, даже не желая слушать, что он хочет сказать. — а ты вспомни о чем ты говорил с Оливером и Эйнштейном.
Он хмурится, не понимая о чем я, потом его глаза сужаются, и он пытается привстать на локтях.
— Не понимаю связи, причём тут Оливер и Эйнштейн…
Его лицо действительно растерянное, он не понимает о чем я, но Майлз с детства был великолепным актером. Может лгать, играть со мной.
— Давай начнём с вашего разговора с Оливером на вечеринке у Рамазана, когда ты был в стельку пьян и огорчён.
— Мы говорили… — Майлз замолкает, открывая рот и шумно сглатывая. — Но Оливер…
— Он мёртв, я похоронил его в селении у Грозного. — лицо Майлза и Алана вытягиваются, смотрят на меня с ужасом, вжимаются. Теперь до них доходит на что я настроен. Майлз и сам уже понял, что он в жопе. — Он хотел изнасиловать Монишу, гнался за ней, как лис за зайцем! Пока Вы все, ахуительно опытные герои России, матёрые спецназовцы, отсиживались в Москве. Весь месяц, пока Вы все ее искали, моя умная жена умудрялась скрываться успешно от Вас всех, слепошар. А Оливер перед смертью поведал мне о Вашем разговоре и как ты плакался ему, что влюбился в девушку, которую я забрал. Именно ты рассказал ему о существовании Алисы, о том, что она живет в моем доме и я охраняю ее, как зеницу око.
Майлз ничего не говорит, кажется, будто и не дышит, его охватывает беспокойство. Он непроизвольно касается раны, которая видимо начинает болеть.
— Ему нельзя нервничать. — сразу же говорит Ал. — Вы можете продолжить позже.
— Не сдохнет, не фарфоровый. — мне начхать на его самочувствие, и не из такого выкарабкивался. Заживет, как на собаке. Я не собираюсь откладывать разговор. — Жду твоей версии…
— Лука, я… здесь я виноват, но… но… я говорил с ним пьяный, как с товарищем, в голове и не было мысли нашим разговором навредить тебе или Алисе, я клянусь. Даже разговор не помню толком, все в тумане.