Нетерпеливый народ требовал крайних решений у обеих партий. Популярность шла с публичного торга. Надо было соперничать в энергии и даже в ярости, чтобы приобрести ее. Монархическая оговорка, сделанная Верньо, Гюаде, Жансонне и Кондорсе в декрете о низложении упомянувших о назначении воспитателя королевскому принцу, навлекла на жирондистов подозрения. Эта монархическая подкладка обличала в них заднюю мысль восстановить монархию после низвержения. Якобинские журналы и трибуны старались извлечь выгоду из этого подозрения жирондистов в роялизме и умеренности. «Вы не сожгли своих кораблей, — говорили они, — пока мы сражались, чтобы низвергнуть трон, вы писали нашей кровью почтительные оговорки в пользу королевского сана».
Жирондисты не могли иначе отвечать на эти обвинения, не могли сделать ни шагу далее по пути якобинцев и Коммуны, не омочив ног в крови 2 сентября. Эта кровь внушала им отвращение, и они, не рассуждая, остановились перед преступлением. По воспитанию и по характеру эти люди были римлянами. Доступ к управлению всего народа, водворение той христианской демократии, которую Робеспьер превозносил в своих речах, никогда не входили в планы жирондистов. Перемена правительства исчерпывала всю их политику. Перемена общества оказалась политикой демократов. Одни были политиками, вторые оставались философами. Одни думали о завтрашнем дне, другие — о потомстве.
Итак, прежде провозглашения республики жирондисты хотели придать ей такую форму, которая предохранила бы ее и от анархии, и от диктатуры. Якобинцы же хотели провозгласить республику как принцип в любом случае, хотя, быть может, в результате пролились бы потоки крови, даже явились бы временные тирании. Дантон хотел провозгласить республику, чтобы вовлечь в дело революции всю нацию и сделать неизбежным и страшным столкновение между свободной Францией и тронами.
Наконец, многие другие, вроде Марата и его сообщников, хотели провозгласить республику как эру волнений и смут, в которую принижается то, что наверху, и возвышается то, что внизу. Пена нуждается в бурях, чтобы подняться и плавать на поверхности.
Каждая из этих партий должна была спешить, чтобы не предоставить другой выгоду первенства.
Жирондисты, гордые своей численностью в Конвенте, собрались на совет у госпожи Ролан и решились не допускать разговоров о перемене формы правления прежде, чем завладеют исполнительными комиссиями и особенно комиссией конституции. Но накануне первого заседания молодые восторженные члены Конвента Сен-Жюст, Лекиньо, Пани, Билло-Варенн, Колло д’Эрбуа и некоторые члены Коммуны, собравшись на банкет в Пале-Рояле, разгоряченные разговором и винными парами, единодушно осудили такую медлительность вождей и решили помешать их боязливой осторожности. Колло д’Эрбуа, недавний комедиант, обладавший звучным голосом и гибким телом, человек, предпочитающий разгул и дерзкие выходки, взял на себя смелость стать лицом к лицу с безмолвием, изумлением и ропотом Жиронды.
Слово, разражающееся среди нерешительного Собрания, внезапно вызывает решимость. Никакое благоразумие не может сдержать то, что обнаруживается в мыслях всех. Лишь только Колло д’Эрбуа потребовал уничтожения монархии, как одобрение поднялось со всех концов и показало, что этот единичный голос выразил сознаваемую всеми необходимость. Кинет и Базир потребовали, из уважения к новому учреждению, чтобы провозглашению республики предшествовало неспешное торжественное размышление. «Что за надобность рассуждать, — воскликнул Грегуар, — когда все согласны! Короли в нравственном порядке — то же самое, что чудовища в мире физическом. Истории королей — это мартиролог нации!» Молодой Дюко из Бордо, друг и воспитанник Верньо, понимая необходимость соединить голос своей партии с общим хором, сказал: «Составим декрет немедленно, он не нуждается в особых мотивах, будучи озаренным светом 10 августа. Мотивом нашего декрета об уничтожении королевской власти станет история преступлений Людовика XVI!»
Таким образом, республика была провозглашена с различными чувствами, но единогласно. Обязанная своим происхождением одной партии, но отнятая у нее завистливыми искательствами другой, республика оказалась темной пропастью, где каждый думал утопить своих соперников, устремляясь туда вместе с ними, — пропастью, которую все поочередно наполнили своими преступлениями, борьбой, добродетелями и кровью.
XXX
Жирондисты у госпожи Ролан — Обвинение против Марата — Речь Верньо — Разрыв между Дантоном и жирондистами
Больше всего радовались республике жирондисты. Собравшись вечером у госпожи Ролан, они праздновали осуществление своей мечты; набрасывая покрывало иллюзии на затруднения завтрашнего дня и на мрак будущего, они предавались самому великому наслаждению, какое Бог на земле даровал человеку. Взор госпожи Ролан искрился необыкновенным блеском, который, среди славы и радостей настоящей минуты, как будто освещал уже вдали эшафот. Старый Ролан, глядя на нее, словно спрашивал, не составляет ли настоящий день апогея их жизни, после которого оставалось только умереть. Кондорсе мечтал с Бриссо о необъятном горизонте, какой новая эра открывала человечеству. Петион, счастливый и вместе с тем опечаленный, видел, что популярность его покидает; впрочем, в мыслях он и сам добровольно отказывался от нее, как скоро платой за нее были преступления. Петион опять становился добродетельным человеком.