Чтобы произвести революцию, не нужен подсчет голосов, не нужно обсуждение мнений. Революция — это буря, в течение которой надобно или прятать свои паруса, или утопать. Но после бури и пострадавшие от нее, и нетронутые ею вместе радуются ясному небу. Желая только ниспровергнуть препятствия, вы ниспровергли принципы и научили народ посягать на все. Вы призвали на помощь народные страсти: это значит воздвигать здание, подрывая его фундамент! Поэтому я требую, чтобы конституция была свободно и спокойно принята большинством нации и королем. (Сильный ропот.) Мне известно, что народным желанием называют проекты, порожденные ловкостью, стачками, клятвами, агитацией, угрозами и насилием… (Взрыв гнева.) Да, надобно закончить революцию, начав с уничтожения всех постановлений, ее нарушающих, ваших следственных комитетов, законов об эмигрантах, преследования священников, произвольных заточений, преступных процессов против лиц, бездоказательно обвиненных, — с уничтожения фанатизма клубов; но этого еще недостаточно… Всё сильнее недовольство подонков нации… (Взрыв общего негодования.) Или мы первая нация в мире, у которой нет черни?.. Припомните историю греков, где первая революция, не законченная своевременно, тем самым породила множество других в течение полувека! Вспомните о Европе, которая наблюдает за вашей слабостью и вашими волнениями и будет вас уважать, если вы сумеете соединить свободу с порядком, но воспользуется беспорядками в ущерб вам, если вы будете только ослаблять себя и пугать ее анархией…»
Эти прекрасные слова нетерпеливо выслушали и поспешили забыть. Лафайет в немногих резких выражениях опровергнул предложение д’Андре, в котором пересмотр конституции откладывался на тридцать лет. Собрание не приняло ни мнения д’Андре, ни мнения Лафайета. Оно ограничилось советом не пользоваться в пределах двадцати пяти лет своим правом изменять конституцию.
Конституционный акт представили королю 3 сентября 1791 года. Тринадцатого сентября он адресовал Собранию, через министра юстиции, послание, в котором говорил следующее: «Я рассмотрел конституционный акт, принимаю его и прикажу выполнить. Я должен познакомить всех с побуждениями к таковому решению. С самого начала моего царствования я желал истребить злоупотребления и во всех действиях руководствовался общественным мнением. Я вознамерился обеспечить счастье народа на прочных основаниях и подчинить мою собственную власть непоколебимым законам! Эти мои намерения никогда не изменялись. Я благосклонно относился к самим попыткам вашего дела даже прежде, чем оно было закончено! Я делал это добровольно, и хотя беспорядки, которыми сопровождались почти все фазы революции, часто огорчали мое сердце, но все-таки я надеялся, что закон вновь обретет силу и с каждым днем закону будет возвращаться то уважение, без которого народ не может иметь свободы, а король — счастья.
Я долго настаивал на этой надежде, и мое решение изменилось лишь в ту минуту, когда я покинул Париж; беспорядки достигли своего апогея, своеволие печати, дерзость партий не уважали более ничего. Сознаюсь, что, если бы тогда вы представили мне конституцию, я не считал бы своей обязанностью принять ее. Теперь все изменилось. Вы выразили желание восстановить порядок, пересмотрели несколько параграфов конституции; воля народа не подлежит для меня более сомнению. Таким образом, я принимаю конституцию, я даже добровольно отказываюсь от содействия, которого требовал в этой работе. Пусть те, кого боязнь преследований или беспорядков удерживает вне отечества, получат возможность безопасно возвратиться в него. Чтобы погасить ненависть, согласимся на взаимное забвение прошлого. Пусть обвинения и преследования, поводом к которым служат события революции, прекратятся среди общего примирения. Я не говорю о тех, кто решился быть виновным только из привязанности ко мне. Можете ли вы считать их преступниками? Что же касается людей, которые навлекли на себя преследование закона излишествами, составляющими для меня личную обиду, то в этом отношении я покажу себя королем всех французов. Я хочу поклясться в верности конституции в том самом месте, где она составлена, и отправлюсь завтра в полдень в Национальное собрание».
По предложению Лафайета Собрание единодушно приняло амнистию, которую требовал король. Многочисленная депутация в тот же день поднесла ему декрет. Королева, которой следовало примириться с общественным мнением, подошла к депутации и сказала: «Вот мои дети; мы все спешим разделить чувства короля». Эти слова были переданы Собранию и подготовили сердца его членов к прощению, которого испрашивал королевский сан.