Камю умолял главнокомандующего удалить свидетелей, которые мешали им свободно излагать все скопившееся в душе, или же перейти в более укромное место. При этих словах среди присутствовавших офицеров поднялся ропот, точно их главнокомандующего собирались лишить защиты их оружия. Дюмурье успокоил это волнение жестом и провел Бернонвиля и комиссаров в свой кабинет, но офицеры потребовали, чтобы дверь туда оставалась открытой. Камю передал Дюмурье декрет Конвента. Генерал прочел его со спокойствием, граничившим с презрением; затем, передавая бумагу комиссару, сказал, что не отказывается повиноваться, но исполнит приказание только тогда, когда найдет это удобным для себя, а не для своих врагов. Он ироническим тоном просил дать ему отставку; ирония эта не ускользнула от комиссаров. «Что вы намерены делать по выходе в отставку?» — спросил его Камю. «Что мне заблагорассудится, — гордо ответил Дюмурье. — Предупреждаю вас, однако, что я не намерен ехать в Париж, чтобы смотреть, как революционный трибунал произносит надо мной приговор». — «Следовательно, вы не признаете этого трибунала?» — спросил Камю. «Я считаю его трибуналом кровавым и преступным, — возразил Дюмурье, — и пока у меня в руках будет хоть обломок железа, я не подчинюсь ему».
Комиссары удалились для совещания в другую комнату. Дюмурье на минуту остался наедине с Бернонвилем и попытался склонить на свою сторону министра, указав на опасность, которой он подвергается в Париже, и предложил ему командовать своим авангардом. «Я знаю, — геройски ответил ему на это Бернонвиль, — что мне предстоит погибнуть от рук моих врагов; но я умру на своем посту. Мое положение ужасно! Я вижу, что вы решились на отчаянную меру; как единственной милости, прошу вас позволить мне разделить участь, которую вы готовите депутатам, какова бы она ни была». — «Не сомневайтесь в этом, — ответил Дюмурье, — мне кажется, что, поступив так, я окажу вам услугу и спасу вас».
После часового совещания, во время которого Камю боролся против смягчающих обстоятельств, которые выставляли его сотоварищи, депутаты вернулись. Они еще раз, теперь уже в присутствии всего штаба, потребовали, чтобы генерал повиновался декрету. Он отказался. «Итак, — сказал Камю, — я объявляю, что вы более не главнокомандующий; приказываю схватить вас и опечатать все ваши бумаги». Движение офицеров, окруживших главнокомандующего и положивших руки на свое оружие, дало понять комиссарам, что жизнь их в опасности, но они все же решили приступить к своим обязанностям. «Это уже слишком, — вскричал Дюмурье, — пора положить предел такой дерзости!» И он по-немецки крикнул гусарам Бершени, стоявшим наготове в прихожей, чтобы они вошли. «Арестуйте этих четверых господ, — приказал он офицеру, командовавшему ими, — но пусть им не наносят вреда; арестуйте также военного министра, но оставьте при нем оружие». — «Генерал Дюмурье! — воскликнул Камю. — Вы губите республику!» Гусары увели комиссаров Конвента, и кареты, приготовленные в то время, пока шли переговоры, увезли их в Турне, где их передали в качестве заложников австрийскому генералу Клерфэ.
На другой день Дюмурье поехал в лагерь верхом. Там он обратился к солдатам с речью, в которой представил им вчерашнее событие в виде покушения якобинцев, хотевших отнять генерала у армии. Армия встретила голос генерала восторженными криками. Унижение гражданской власти перед военной всегда радует солдата. Чтоб доказать своему войску, какое он питает к нему доверие, Дюмурье провел ночь в лагере. Он намеревался передвинуть свои войска в Орши, откуда мог одновременно угрожать Лиллю, Дуэ и Бушену. Он хотел также убедиться в расположении принца Конде, которого также хотел передать австрийцам.
Дюмурье уехал из Сент-Амана 4 апреля. Пятьдесят гусар должны были оставить его свиту, но эта свита заставила себя ждать, а потому он поехал только с герцогом Шартрским, полковником Тувено, адъютантом Монжуа и восемью гусарами. В полумиле от Конде адъютант генерала Нейи, коменданта этого города, явился предупредить Дюмурье от имени своего начальника, что он заметил брожение в своих войсках и не ручается за солдат. Они, похоже, решили, что их обманули, они возмущены секретными переговорами и громко объявили, что отвечают за Конде перед отечеством и не допустят, чтобы туда вошел новый отряд, который мог бы помешать им защищать город. Дюмурье решил прогуляться и поразмышлять об этом обстоятельстве. Мимо него прошли три батальона волонтеров с артиллерией, шедших в Конде по собственному почину; офицер, командовавший ими, был будущий маршал Даву. Удивленный передвижением отряда, относительно которого он не делал никакого распоряжения, Дюмурье поспешил расспросить о нем офицеров и приказал им остановиться. Затем, свернув шагов на сто с дороги, генерал вошел в хижину, чтобы написать приказ, как вдруг услыхал крики недовольства, вырвавшиеся из рядов батальонов, и увидел, что они внезапно снова двинулись в путь. Тогда он понял, что необходимо позаботиться о своей безопасности. Волонтеры сообразили, встретив Дюмурье и сопоставив приказы и контрприказы, что тут кроется измена, и решили обнаружить ее, схватив изменников. Некоторые, прицелившись в главнокомандующего, грозили уже выстрелить в него, если он откажется подождать их. Дюмурье поспешил вскочить на коня и умчался со своей незначительной свитой, преследуемый проклятиями и выстрелами. Лошадь его остановил ров, окаймлявший болотную местность. Град пуль уже сыпался на его свиту. Два гусара оказались поражены насмерть, как и двое слуг, которые везли портфель и плащ главнокомандующего. Лошадь под Ту вено пала.