М. Цветаева на фоне скалы Фавьер, 1935
Целую и люблю. Ваша Аля 46
Быть писателем, таким, как Вы...» - «Будьте большим, большим, чем есть. А что касается писания, никто Вам этого не скажет, даже я, именно я» (фр.)]. Таковы были первые разговоры. И ,“Marina”, без разрешения - но и без наглости - под наплывом душевной тревоги - к большой птице - под крыло. Было еще и: “Comment ferai-je sans Vous?” Я, молча: “Comme tous”) [«Как я буду без Вас?» -«Как все» (фр.)]. Вот и вышло - comme tous» (VII, 488-489).
В комментируемом письме А. Эфрон и в письме М. Цветаевой к А.Э, Берг речь идет об одном и том же эпизоде июля-августа 1935 г. и весьма вероятно об одном и том же лице, но фамилию «горного инженера» по имени Евгений М. Цветаева не называла ни в письмах, ни в записных книжках. Никто из мемуаристов также ее не упоминает. Я прочитала публикуемое письмо Е.И. Лубянни-ковой, обладающей обширными сведениями об окружении М. Цветаевой в эмиграции. Она назвала несколько Евгениев - сыновей знакомых поэта по Праге и Парижу. Не составило труда обнаружить по каталогам крупных российских библиотек, что один из них, Евгений Сталинский, - автор многократно переиздававшегося в Париже (1936, 1937, 1938, 1939, 1940) руководства по минералогии -книги «Mines» («Шахты» или «Рудники»), Его отец, Евсей Александрович Сталинский (1880-1952), - один из соредакторов журнала «Воля России». Судя попись-мам М. Цветаевой, именно в последние годы жизни в Праге и первый год в Париже (конец 1924-1926) она особенно часто общалась с ним. В ответ на мой телефонный звонок в Париж подруга А.С., Наталья Борисовна Соллогуб, жившая также летом 1935-го в Фавьере, рассказала мне, что Сталинский был последней влюбленностью Али во Франции. Е.И. Лубянниковой удалось выяснить год рождения Евгения Сталинского - 1905 й - и год окончания Ёсо1е de Mines -1928-й.
А.И. Цветаевой
28 мая 1946
Дорогая моя Асенька, только что получила два письма со стихами А.И.46, ещё не прочла, не хочу себе этим гоном портить их - и то, что пишу сейчас, — это ещё не ответ, а просто хочу воспользоваться случаем отправить письмо. Не сердитесь, если оно будет «пустее» остальных, трудно сосредоточиться под этот аккомпанемент. Мне вообще очень трудно писать Вам - нужно сказать так много, и не просто «много», а ещё хорошо и правильно сказать, а время так ограничено, и так ограничены возможности. От Вас время от времени приходят очень случайные вести, например, на днях получила письмо за № III, но ни первое, ни второе ещё до меня не дошли. По третьему с трудом восстановила, что речь идёт, видимо, о какой-то Марининой прозе, дошедшей до Вас, видимо, о детстве, ибо Вы защищаете в своём письме маленькую Асю, опять-таки, «видимо», изображенную в этом рассказе не такой, какой она была, или односторонне «такой».
Видите ли, чем больше и глубже я думаю о Марине, тем больше и глубже вспоминаю когда-то в детстве прочитанный и с тех пор больше не попадавшийся в руки тургеневский рассказ, то ли из «Стихотворений в прозе», то ли из «Записок охотника». Речь идёт о дереве — кажется, липе, пустившей в одну прекрасную весну множество новых побегов у подножья своего старого ствола. Решив, что эти побеги истощают старое дерево, писатель приказал срубить их. А на следующую весну липа высохла. Умерла. И тогда только он понял, что дерево, чувствуя близкую смерть, дало те новые побеги. Дерево не хотело умирать2. Так-то, по-моему, и с Марининой прозой.
Я неоднократно писала Вам, что необычайно для неё показательным было чувство смерти — с самых детских стихов и до самого её конца. Она всегда знала, что придёт смерть - к каждому и к каждой, что всё проходит, что всё бренно и тленно, и потому-то, обладая в равной степени чувством жизни, она творила под лозунгом «солнце, остановись!».
Она знала, что никто не напишет о ней так, как напишет она сама. Она знала, что не родится человек, который воскресит её, когда пробьёт её час. И, как та липа, она пускала побеги вокруг своего ствола, из своих корней. Она писала о себе. Она оставляла нам себя во всём своём сиянии, во всём своём великолепии, такую, какой она осталась бы на всю свою жизнь, если б жизнь её была жизнью. Это было, конечно, подсознательным явлением в её творчестве — и отсюда опять-таки подсознательное «умаление» всех остальных действующих лиц её воспоминаний. Всех? нет! если речь шла о «герое», равном ей по силе творческой, она могла стушеваться перед ним — стушеваться, оставаясь всё же сама собою, - как Бет<тина> Арним3 перед Гёте или Бетховеном.
Родная моя, не нужно «обижаться» за маленькую Асю, бывшую в детстве не только плаксой и ябедой. Несправедливость, зачастую жестокость, почти всегда односторонность Марины-прозаика вызвана несправедливостью и жестокостью жизни тех времён по отношению к ней, желанием оставить нам себя пережившей смерть, себя настоящую, а не ту, о которой расскажут люди, которым не дано ни увидеть, ни понять её правильно. Она знала себе цену, и, чтобы донести себя до нас, она «умаляла» окружающих. И всё я вспоминаю липу и её ростки — эту силу жизни, желающей всё равно перебороть физическую смерть.
Вы мне пишете о том, что Ася — тоже Марина, побег от того же ствола, от тех же корней. Я знаю. Я знаю, что в каждом из нас есть что-то от неё, и знаю, что и от нас она вобрала в свои мощные корни, ствол и ветви что-то. Но тем не менее — у нас, из нас — она одна. Гений — это талант плюс волевая трудоспособность, ослиное упорство и божественная целеустремлённость. Всем этим обладала она, только она из всех нас. Человек, ежедневно трудившийся за своим письменным столом, как за верстаком, добывающий рифму и образ с таким же упорством, с каким Микельанджело добывал осязаемую форму из глыбы - ту самую рифму и тот самый образ, - человек, укрощавший вдохновение как необъезженного коня, - вот она. Всю жизнь неотступно такая. А мы? Талантливы, без сомнения. И в какие только земли мы не закапывали свои таланты! Целеустремлённы? да, но к скольким целям стремились! Трудоспособны? о да, но... Одним словом, Ася, будем счастливы, если сумеем рассказать о ней так, чтобы она сама была довольна! Пусть это будет нашей целью, нашей волей — к жизни и творческой.
Крепко целую и люблю. Верю в нашу скорую встречу. Вы со мной постоянно.
Ваша Аля
P.S. Бывает ли гений справедлив? Бывает ли жизнь справедлива к гению?
1 Неясно, о чьих стихах идет речь.
2 В «Записках охотника» и «Стихотворениях в прозе» И.С. Тургенева сходных сюжетов нет. Очень вероятно, что А.С. вспомнился рассказ Л.Н. Толстого «Старый тополь» из его «Четвертой русской книги для чтения». Здесь также дерево погибает, когда вырубают его молодые побеги (Л.Н. Толстой называет их «отростками тополя»), и завершается повествование словами о том, что старый тополь знал, что умирает, «и передал свою жизнь в отростки» (ТолстойЛ.Н. Собр. соч.: В 22 т. М.: Худож. лит., 1982. Т. 10. С. 193-194).
3Беттина Брентано (в замужестве фон Арним; 1785-1859) - немецкая писательница, автор одной из любимейших книг М. Цветаевой «Переписка Гёте с ребенком». Образ самой Беттины - «бескорыстной расточительницы любви», «Бет-тины на скамеечке», снизу вверх взирающей на своего кумира и славословящей его, - постоянно варьируется в творчестве М. Цветаевой.
А.И. Цветаевой
18 августа 1946
Дорогая Асенька! Вчера получила Ваши 2 письма, одно через копирку, второе — от 9-го июля, только мне. Ещё раз повторяю, что «Полынь» и «Гений юмора»1 получила, письмо про поэта Женю2, переписанная проза Марины до меня не дошли, из трёх писем отклика на эту прозу получила только одно, на которое ответила уже давно, дважды.
46
Со стихами из сборника М. Цветаевой «Версты».
2 То есть в Париж.
3 Ср. как пишет о Фавьере июля-августа 1935 г. М. Цветаева в письме от 2.IX.35 г. А. Берг: «Был у меня и молодой собеседник - моложе меня на десять лет, - который приходил ко мне по вечерам на мою скворешенную лестницу -<...> сидели на лестнице, я повыше, он - пониже, беседовали - он очень любил стихи - не тйк уж
Кончилось тем (он нынче уезжает), что вчера он совершенно официально обратился ко мне за разрешением пригласить Алю (Votre fille) [Вашу дочь (фр.)] на прощальный обед в ресторан, на что последовал ответ: “И у a un an qu'elle est majeure".