Как послушны тебе, как никогда не нарочиты все совпадения и переклички, в которых ты силён, как сама жизнь. Ужасно люблю тебя хотя бы за... «свой рост и положение в постели Лара ощущала... выступом левого плеча»... и её сном, где «не велят Маше за реченьку ходить», когда те же самые «рост и положение» в одном случае являют собой ощущение физического и морального здоровья и равновесия, а в другом — смерть, тлен, плен и не велят Маше за реченьку ходить!
(Да, должна извиниться за Николая Николаевича. Ты ведь отправил его в Лозанну, что явно противоречит моему утверждению, что «ты не заставил его уехать». Но тем не менее эта Лозанна по моему глубокому убеждению является авторской отпиской, а не развитием этой судьбы, которая совсем не заслуживает таких больших, на долгие годы, перерывов в её описании.)
Образы Лары, Юры, Павла больно входят в сердце, потому что мы их знали такими, какими они даны тобою, и мы их любили, и мы потеряли их, потому что они умерли, или ушли, или прошли, как проходит болезнь, молодость, жизнь. Как умираем, уходим, проходим мы сами.
Ещё маленькой я думала: куда же уходит прошлое? Как же это — было и нет, и не будет больше, а было, было ведь, была же другая такая девочка, как я, которая сидела на этой же земле и вопрошала это же небо: а где же то, что было? где та, другая девочка, которая так же была и так же искала вчерашнего дня? И так до сотворения мира.
Те же самые земля и небо связывают нас с ними, и свяжут нас с будущим, когда мы станем прошлым.
Как хорошо, что ты сделал то, что мог сделать только ты, - не дал им всем уйти безымянными и неопознанными, собрал их всех в добрые и умные свои ладони, оживил своим дыханием и трудом.
Ты стал сильнее и строже, яснее и мудрее.
Спасибо тебе.
Не сердись на мои придирки, пойми моё желание большего простора, большей воли для тех, кого я узнала, кого я вспомнила и полюбила благодаря тебе.
Книгу вышлю завтра, несмотря на то, что очень бы хотелось, чтобы она была моей совсем, или хоть по-настоящему надолго.
Это, конечно, далеко не всё, что хочу сказать тебе и ещё скажу -но моё время истекло, и вообще я не совсем уверена, что тебе это интересно.
Целую тебя, родной.
Твоя Аля'
' На этот разбор романа «Доктор Живаго» Б.Л. ответил А.С. 2.XII.48 г.: «...ты мне написала за всех и лучше всех». Однако заметил, что «...современная душа (как и моя собственная) не выносит длинных вещей» и что «...этими же недостатками отличалась проза Рильке, которого я боготворил» (Пастернак Б. Новооткрытые письма к Ариадне Эфрон (Знамя. 2003. № 11. С. 161)).
Б.Л. Пастернаку
4 декабря 1948■
Дорогой Борис! Как всё неудачно получилось - книгу я уже отправила 1-го вечером, а 4-го, сегодня, получила твоё разрешение оставить её у себя надолго. Я просто в отчаянье, до такой степени мне хотелось, чтобы она была у меня. Во-первых, я хочу её иллюстрировать, во-вторых - некоторые места постоянно хочу перечитывать, п<отому> ч<то> память и воображение переиначивают их. В-третьих - вещь эта настолько цепкая, сильная и к тому же замедленного действия, что всё время хочется сличать это самое действие с подлинником, его производящим, понимаешь? Гак на днях я приняла кодеин от кашля, причём не рассчитала дозы и через некоторое время, не сразу, мне показалось, что я умираю. Конечно, умереть от него вряд ли можно, но всё же именно благодаря ему я почувствовала, как это будет когда-то. Немного в этом духе получилось у меня и с твоей книгой — когда я её прочла впервые, меня просто обидел целый ряд мелочей, которые масштабом самой книги возводились на недолжную высоту, и действие которых (от кашля!) я приняла за одно из главных действий книги. А потом я почувствовала себя так, как почувствовал бы Джек, если бы совет Оли Дёминой насчёт толчёного стекла был бы «проведён в жизнь», это начало во мне шириться и расти главное - после того, как я рассчиталась с мелочами.
О многом бы хотелось рассказать тебе, но я настолько утомлена, совсем без сил, что - неожиданное следствие - кажется, скоро буду годна только на то, чтобы воду таскать.
Целую тебя.
Твоя Аля.
Б.Л. Пастернаку
15 декабря 1948
Борис, дорогой! Не ответила тебе на то твоё письмо всё из-за той же занятости и сумбура вообще, но рада была очень, что ты не рассердился на мелочный мой подход к твоей большой книге. Да и сердишься ли ты вообще когда-нибудь? Я — нет, только изредка бешусь, но не сержусь никогда, — впрочем, Бог с ним, я совсем не о том хотела тебе написать. В старой инвентарной книге училищной библиотеки я нашла запись: «Л. Пастернак, альбом, 40 р.», и никаких следов самого альбома в самой библиотеке, в библиотечных карточках. Всё же по наитию разыскала и того человека, у которого уже второй год лежала книга, и книгу. Она, вероятно, есть у тебя, такая большая, в синем переплёте, со множеством репродукций, издание 1932 г., текст Макса Осборна1. Книга — с надписью: «Дорогим Варе и Осипу с любовью, Леонид Пастернак, Б., 1934 г.» Как она попала сюда, кто такие Варя и Осип?2 Никто у нас не знает, да и ты вряд ли знаешь - а м. б. и помнишь Варю и Осипа? Напиши, мне очень интересно. Часть наших книг по искусству были куплены нашим училищем в год окончания войны где-то в Рязанской области, остались они после смерти какого-то старого художника, фамилии которого никто у нас не знает. М. б. это и был тот самый Осип? И ещё — нашла я среди разрозненных репродукций, в нашей же библиотеке, в хламе, несколько архитектурных репродукций, причём некоторые из них были исправлены, видимо автором, тушью (дорисованы деревья, окна, решетки, кое-где заштриховано, перечёркнуто). Я задумалась над этой доработкой, представила себе сейчас же, как, много лет спустя, набрёл он на эти свои старые работы, увидел их со-свежа и несколькими зрелыми и свежими штрихами и линиями всё перестроил и переиначил. Подпись — Ноаковский3, я не знала такого, я вообще совсем не знаю архитекторов. Но эту фамилию я встретила на днях в книге Сидорова о Рерберге4 — «крупный архитектор-преподаватель». И вот какая-то установилась во мне связь между работами Ноаковского, книгой твоего отца, Варей и Осипом. Попала ли сюда книга Пастернака из библиотеки Ноаковского? Попали ли сюда репродукции Ноаковского из библиотеки Осипа?5 Кто из них - жив, кто умер в Рязанской области в год окончания войны? Или вообще никакой связи нет, и всё это — случайно? Как хороши работы твоего отца, какие великолепные рисунки, задушу хватают. Проницательно и крылато, большое в этом сходство между вами, не сходство, а родство, большее, чем кровное. (Я раньше знала только его Толстого, и твой тот, скуластый, лохматый, одухотворённый портрет, который очень люблю.) Многое из этой синей книги - к твоей последней, и многое и многие.
Вообще же это моё послание - очередной бред сивой кобылы -пытаюсь писать на работе, в шуме и неразберихе, и синяя книга, как птица (одноименная!), тут же, передо мной.
Целую тебя.
Твоя Аля
’ Речь идет о кн. Osborn Max. Leonid Pasternak. Warschau, 1932 (нем. яз.).
2 В письме А,С. 29 января 1949 г. Б.Л. Пастернак отвечает: «Осип, брат моей матери, дядя, Варя - его жена (все - уже покойные). Этот дядя, доктор Кауфман, был всю жизнь земским врачом в Рязанской губернии, сначала, в незапамятное время в Туме, а потом в Касимове» (Знамя. 2003. № 11. С. 161).
3Станислав Владиславович Ноаковский (1867-1928), по словам Б.Л., был инспектором Московского Строгановского училища, профессором архитектуры, великолепным рисовальщиком.
4Сидоров А.А. И.Ф. Рерберг. М., 1947.
5 По свидетельству краеведа из Касимова Г.И. Садко, ряд книг по искусству, принадлежавших Кауфманам, поступил в библиотеку Рязанского художественного училища.
З.М. Ширкевич
26 декабря 1948
С новым годом, дорогая Зинуша! В первую очередь здоровья - в первую очередь Вашего и Лилиного, а потом и всех прочих близких.