Сейчас мучаюсь с дровами - на зиму нужно 20-25 куб., а у нас — только 5. Купили 5 кулей картошки.
Немножко очухиваюсь только в постели, когда, зажегши лампу, в полнейшей тишине перечитываю самые чудесные места твоего «Фауста» и ещё кое-какие переводы. Ты прав — общий уровень переводов этого сборника — высок, и Гёте освобождён от тяжеловесности переводов прошлого, а также от чужих вариаций на его тему. Какое счастье, что я совершенно лишена чувства зависти и ревности, и совсем беспристрастна и бесстрастно сознаю, насколько я отстала от всяких хороших дел, в частности и от стихотворных переводов. До того заржавела, что сейчас ничего путного не смогла бы сделать, обеднел до ужаса мой словарь. Тем более радуюсь именно богатству словаря этих стихотворных переводов.
Моей приятельнице случайно прислали среди всяких стареньких носильных вещей маленький томик с золотым обрезом - Виньи «Стелло»1, по-французски. Вещь написана в 1823 г., а не перечитывала я её уже больше двадцати лет. И сейчас перечла как бы заново, вспомнила маму, очень любившую эту книгу, рассказывающую о судьбах трёх поэтов разных эпох, - Жильбера, Чаттертона и Шенье2. Помнишь ли ты её? Давно ли читал? Меня немного раздражал разнобой между темой и языком — язык какой-то чересчур «барокко» и весь в жестах, если можно так сказать. Но как страшно было быть настоящим поэтом в те далёкие времена! И о своих современниках, и о своих предшественниках Виньи, пожалуй, справедливо говорит, что «Le Po'ete a une malediction sur sa vie et une benediction sur son nom»60, но зато немало и дикого говорит с нашей сегодняшней точки зрения.
Итак, очень буду ждать хотя бы открыточки. Ты пойми, уже треугольники гусей улетают на юг, и такая неумолимая зима впереди, а тут ещё и писем нет. Крепко тебя целую.
Твоя Аля
Ты знаешь, сегодня день рожденья папы и мамы.
1 Роман французского писателя Альфреда де Виньи (1797-1863) «Consultations du Docteur Noir. Stello ou Les Diables bleus» («Советы Черного Доктора. Стелло или Синие бесы») написан в 1832 г.
1 Французские поэты Никола Жозеф Лоран Жильбер (1750-1780) и Андре Мари Шенье (1762-1794). Английский поэт Томас Чаттертон (1752-1770).
Б.Л. Пастернаку
1 октября 1950
Дорогой Борис! Как я обрадовалась, увидев наконец твой почерк на конверте! В самом деле, твоё такое долгое молчание всё время грызло и глодало меня исподволь, я очень тревожилась, сама не знаю почему. Наверное потому, что вся сумма тревоги, отпущенная мне по небесной смете при моём рождении на всех моих близких, родных и знакомых, расходуется мною теперь на 2—3 человека. Тревог больше, чем людей. Я не жду от тебя никаких «обстоятельных» писем во-первых потому, что не избалована тобой на этот счёт, а во-вторых знаю и понимаю, насколько ты занят. Но я считаю, что две немногословных открытки в месяц не повредили бы ни Гёте, ни Шекспиру, а мне определённо были бы на пользу, я бы знала основное — что ты жив и здоров, а об остальном, при моей великолепной тройной интуиции (врождённой, наследственной и благоприобретённой) — догадывалась бы.
У нас с 28 сентября зима вовсю, началась она в этом году на 10 дней позже, чем в прошлом, когда снег выпал как раз в день моего рождения. Уже валенки, платки и всё на свете, вся зимняя косолапость. Всё побелело, помертвело, затихло, но пароходы ещё ходят, сегодня пришёл предпоследний в этом году. Две нестерпимых вещи — когда гуси улетают и последний пароход уходит. Гусей уже пережила — летят треугольником, как фронтовое письмо, перекликаются скрипучими, тревожными голосами, душу выматывающими. А какое это чудесное выражение - «душу выматывать», ведь так оно и есть -летят гуси, и последний тянет в клюве ниточку из того клубка, что у меня в груди. О, нить Ариадны! В лесу сразу тихо и просторно — сколько же места занимает листва! Листва — это поэзия, литература, а сегодняшний лес — голые факты. Правда, деревья стоят голые, как факты, и чувствуешь себя там как-то неловко, как ребёнок, попавший в заросли розог. Ходила на днях за вениками, наломала — и скорей домой, жутко как-то. И белизна кругом ослепительная. Природа сделала белую страницу из своего прошлого, чтобы весной начать совершенно новую биографию. Ей можно. А главное, когда шла в лес, то навстречу мне попался человек, про которого я точно знала, что он умер в прошлом году, прошёл мимо и поздоровался. Я до сих пор так и не поняла, он ли это был или кто-то похожий, если он, значит -живой, если нет — то похожий, и тоже живой.
Здоровье ничего, только сердцу тяжело. Это такой климат - ещё севернее - ещё тяжелее. На пригорок поднимаешься, точно на ка-кой-нб. пик, а ведро воды, кажется, весит вдвое больше положенного - вернее, налитого. Лиля прислала мне какое-то чудодейственное сердечное лекарство, от которого пахнет камфарой и нафталином и ещё чем-то против моли. Я не умею отсчитывать капли, и поэтому глотаю, как придётся, веря, что помогает, если не само средство, так то чувство, с которым Лиля посылала его. А вообще живётся не совсем блестяще, т. к. моя приятельница, с которой я живу вместе, больше не работает, и мы неожиданно остались с моей половинной ставкой pour tout moyen d’exitence61, т. e. 225 p. в месяц на двоих, с работой же очень трудно, т. к. на физическую мы обе почти не способны, а об «умственной» и мечтать не приходится. Как ни тяжелы мои условия работы, как ни непрочна сама работа, я буквально каждый день и час сознаю, насколько счастлива, что есть хоть это. Кроме того, я очень люблю всякие наши праздники и даты, и вся моя жизнь здесь состоит из постоянной подготовки к ним.
Хорошо, что пока мы обе работали, успели подготовить наше жильё к зиме, обзавестись всем самым необходимым — у нас есть два топчана, три табуретки, два стола (из которых один мой собственный, рабочий), есть посуда, вёдра и т. д. Есть 5 мешков картошки, полбочки капусты насолили (здесь у нас не растёт, привезли откуда-то), кроме того насолили и намариновали грибов, и насушили тоже, и сварили 2 банки варенья, так что есть чем зиму начать. Только вот с дровами плохо, смогли запасти совсем немного, а нужно около 20 кубометров. Тебе, наверное, ужасно нудно читать всю эту хозяйственную ахинею, но я никак не могу удержаться, чтобы не написать, это вроде болезни - так некоторые всем досаждают какой-нб. блуждающей почкой или язвой, думая, что другим безумно интересно.
Статьи о «Фаусте» я не читала, а только какой-то отклик на неё в «Литературной газете», писала тебе об этом.
Дорогой Борис, если бы ты только знал, как мне хочется домой, как мне ужасно тоскливо бывает — выйдешь наружу, тишина, как будто бы уши ватой заткнуты, и такая даль от всех и от всего! Возможно, полюбила бы я и эту даль, м. б. и сама выбрала бы её — сама\ Когда отсюда уходит солнце, я делаюсь совсем малодушной. Наверное, просто боюсь темноты!
Крепко тебя целую, пиши открытки, очень буду ждать. Если за лето написал что-нб. своё, пришли, пожалуйста, каждая твоя строчка — радость.
Твоя Аля
Недавно удалось достать «Госпожу Бовари» — я очень люблю её, а ты? Замечательная вещь, не хуже «Анны Карениной». А «Саламбо» напоминает музей восковых фигур — несмотря на все страсти. Да, ты знаешь, есть ещё один Пастернак, поэт, кажется литовский или ещё какой-то1, читала его стихи в Литер, газете.
’ Леон Пастернак (1910-1969) - польский поэт.
Б.Л. Пастернаку
10 октября 1950
Дорогой Борис! Сегодня получила твоё второе, почти вслед за первым, письмо, и хочется сейчас же откликнуться, хоть немного, сколько позволит время, вернее — отсутствие его. Твоё письмо очень тронуло и согрело меня, больше — зарядило какой-то внутренней энергией, всё реже и реже посещающей меня. Спасибо тебе за него. Нет, я не читала отзыва в «Новом мире», а только отзыв на отзыв в «Литературной газете». Я и этим слабым отголоском той статьи была очень огорчена, не потому, что «выругали» то, что мне нравится, а оттого, что у критика создалось впечатление, по моему мнению, настолько же ложное, насколько «научно обоснованное», я не поверила в её, критика и критики, искренность, что меня и огорчило главным образом. В твоём «Фаусте» преобладает свет и ясность, несмотря на все чертовщины, и столько жизни и жизненности, даже здравого смысла, что всё загробное и потустороннее тускнеет при соприкосновении, даже, несмотря на перевод, чуть отдаёт бутафорией. (Занятная это, между прочим, вещь - этот самый гётевский здравый смысл, в конце концов, всюду и везде, преодолевающий стиль, дух времени, моду, фантазию, размах. Что-то в нём есть страшно terre-a-terre62, иего«бог деталей»1 сдета-лями вместе взятый — очень хозяйственный дядя, все детали ладно пригнаны и добротны, а остальное — украшение, позолота. Так чувствуется, что именно в «Германе и Доротее» он у себя дома, да и в «Страданиях молодого Вертера», там, где ещё только дети и бутерброды, и самоубийством ещё не пахнет. И фаустовские чертовщины, если разобраться, и не подземны, и не надземны, и сами духи в свободное от служебных дел время питаются здоровой немецкой пищей. (Между прочим, не люблю я Маргариту его, она слабее всех остальных.) Да, так вот, весь этот гётевский здравый смысл, жизненность его, грубоватый реализм даже в нереальном, я впервые узнала именно из твоего перевода (а читала их до этого немало, все были малокровными и многословными), из чего совершенно справедливо заключаю, что именно тебе удалось донести до читателя «передовые идеи» Гёте, и что критик из «Нового мира» плохо вчитался и ещё хуже того написал.