оба конца, красиво донельзя, если бы не портили всё впечатление сонмы комаров. Деревенька маленькая, ветхие домики с двухскатными замшелыми крышами все повалились в разные стороны, как после землетрясения. Тайга и река. Край света. Приехала, огляделась и почувствовала, что, действительно, дальше ехать некуда! Кстати, это чувство охватывает вас на каждом здешнем станке. Пока кончаю, т. к. день явно дошел до предела, перейдя в следующий, и всё равно не поймешь, утро ли, вечер ли. Светло. Письма Чехова я тоже сейчас читаю. Целую вас всех и люблю.
Ваша Аля
Особое спасибо за марлю в посылке. Спим под пологом, как боги! На воскресник брала с собой полог и спала отлично.
' Роман Андреевич Руденко - с августа 1953 г. Генеральный прокурор СССР. В заявлении на его имя А.С., в частности, писала: «Меня избивали резиновыми “дамскими вопросниками", в течение 20 суток лишали сна, вели круглосуточные “конвейерные” допросы, держали в холодном карцере, раздетую, стоя навытяжку, проводили инсценировки расстрела. <...> Я была вынуждена оговорить себя... Из меня выколотили показания против моего отца...» (цит. пост.: Кудрова И. Сергей Эфрон в застенках Лубянки // Русская мысль (Париж). 1992. 9 октября; републ.: Кудрова И. Последнее «дело» Сергея Эфрона // Звезда. 1993. № 10. С. 113).
Б.Л. Пастернаку
22 июля 1954
Дорогой друг Борис! Большое спасибо тебе за присланное и за письмо. Я знаю, насколько трудно было осуществить и то и другое — особенно в такую жару. Да и вообще. Не смогла написать тебе раньше, т. к. меня «угнали» в соседний колхоз на заготовку силоса и я оттуда вернулась еле живая от усталости и новых впечатлений.
Вот уж действительно край света и почти его конец. Избы завалились, обвалились, провалились, но всё ещё держатся и в них всё ещё живут — а самое страшное это то, что на них ещё сохранились всякие дореволюционные наличники, ставни, петушки и прочие отсталые украшения. И всюду следы чего-то, как после землетрясения — вот здесь была церковь, но её разобрали, а тут — пекарня, но она сгорела, и т. д.
Именно там до революции находился Туруханск — место ссылки, а здесь, где мы сейчас живём, было село Монастырское. Деревня (по-здешнему станок) стоит не на Енисее, а на маленьком его притоке, Ту-рухане, и жители жалуются, что скучно живётся - даже пароходов не видать. В этом году колхоз впервые организовал детские ясли — они
находятся в том же помещении, где колхозная контора, красный уголок и заезжая. Заведующая печет на железной печке оладьи, на помосте для сцены сидят, как истуканы, две няньки-девчонки в красных платьях и держат на коленях по грудному младенцу. Младенцы -калмыки, и тоже в красных платьях, и тоже, как истуканы. Остальные дети (все, как один, без штанов) с увлечением ползают по грязному полу и отбирают друг у друга оладьи и единственную игрушку — поломанный фуганок. В одном углу играют на гармошке, в другом — огромная рыжая немка ругается с колхозным счетоводом, тихим грузином, который в прошлом году надеялся лишь на то, что в юные годы дружил с Лаврентием, а в этом - не знает, на что и уповать. Причем, все эти подробности можно разглядеть только через сетку накомарника, т. к. и небо, и земля, и избы, и ясли, и дети, и оладьи, и счетовод, и его мечты, и вообще всё на свете скрыто тучами комаров. Да, товарищи...
После долгих хлопот и ожиданий я, наконец, добралась до «Знамени» с твоими стихами, очень обрадовалась им и тебе. Дорогой друг мой, если бы ты знал, как изболелось моё сердце по твоей судьбе — и как я горда ею! По-матерински я вечно «молюсь о чаше», и вместе с тем - прости и пойми меня! горжусь и радуюсь тому, что она, предназначенная величайшим и достойнейшим, не минула тебя. Ты сам это знаешь, и в конце концов велика ли беда говорить с потомками, перешагнув через современников? И велика ли беда в том, что, пока история движется спиралеобразно, лучшие идут по прямой?
У меня всё по-старому. Устала я донельзя. Говорят, что есть какое-то постановление от 31 мая о снятии ссылки со всех нас, но всякое счастье хорошо вовремя — боюсь, что у меня нет сил опять всё начинать сначала — куда-то ехать, где-то искать работу — в таком возрасте, когда у каждого нормального человека уже есть квартира, дача, прислуга, и, за неимением детей, хотя бы внуки. А я, бедная, все только «начинаю жить» и, как Агасфер, кочую от окраины до окраины.
Целую тебя, мой родной. Напиши мне, когда это не будет трудно.
Твоя Аля
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
14 августа 1954
Дорогие Л иленька и Зина! Большое спасибо за деньги и за сопровождавшие их телеграфные слова. Я до сих пор ещё дома, на работу выхожу только завтра. Эта моя простуда в жаркое время оказалась, по мнению здешних врачей, вспышкой туберкулёзного характера, рентген показал какой-то очажок в правом легком, но вообще-то ничего страшного, никакие анализы никаких «бк» не обнаружили, т.ч. открытым процессом и не пахнет, да у меня их вообще не бывало и в более подверженном этому делу возрасте. Несколько дней была высокая температура, теперь околачиваюсь в пределах 37,1,2, а утром и днём нормальная. Чувствую себя значительно лучше. Вооб-ше-то я весь этот год как-то недомогала, ужасно уставала от всего. Здешние врачи отнеслись ко мне очень внимательно, закормили «паск’ом» и вообще всевозможными лекарствами. Кстати, в отношении лекарств на Крайнем Севере хорошо, сюда засылают новейшие и ценнейшие препараты, которые компенсируют неопытность многих врачей, когда-то в своё время недоучившихся или работающих не по прямому назначению. Нам уже объявили, что все мы, «повторники», т. е. те, кто попал сюда не прямо из лагеря, а в своё время был освобождён, должны получить свои прежние паспорта со своими прежними ограничениями, т. е. с 39-й ст. Это долгожданное чудо должно произойти осенью. Теперь не знаю, что делать и вообще, и в частности. Мне ужасно хочется взять отпуск (зимой, иначе по работе не получается, а летнее своё отпускное время я всё проболела) и приехать повидаться с вами — (стосковалась я по вас ужасно, кажется, пешком через тайгу ушла бы, будь хоть видимость дороги!). Но такое путешествие будет стоить безумных денег. От Туруханска до Красноярска билет самолётом (другого сообщения зимой нет) 790 р., да и обратно столько же, вот уже 1600, да поездом до Москвы и обратно, вероятно, рублей 250 в один конец, да прочие расходы, набегает около 2 500. Из этих денег у меня есть тысяча, к<отор>ую мне в июне прислал Борис и к<отор>ую я положила на книжку. Остальные деньги тоже можно найти, забрав всё наличие у Ады, взяв аванс на работе и т. д. Но тогда я и Аду оставлю без всего, и вернусь на пустое (в смысле денег) место, а главное, что не сумею ни достать, ни заработать за остающиеся до начала навигации будущего года месяцы суммы, необходимой на окончательный выезд (совершенно ещё неизвестно, в каком направлении!) и на первое время на новом месте. Если бы мы могли продать наш домишко тысячи за три, но боимся, что и за тысячу не продадим, т. к. уезжают и распродаются все, а покупать некому! Вот и не знаю, на что решиться. Мне ужасно хотелось бы приехать именно в отпуск, и именно самолётом, и именно налегке, мне уже так осточертели все эти путешествия с узлами, черепашьими темпами, за эти 15 лет! И так хочется поскорее повидаться с вами, столько нужно услышать и рассказать, столько всего накопилось за эту разлуку! Столько лет было потрачено зря, что теперь дорогим кажется каждый день, не говоря уж о месяцах! По времени (своему, рабочему) я могла бы выехать сра-
зу после ноябрьских праздников, а вернуться в начале декабря, чтобы успеть подготовиться к Новому году. Вот и не знаю, как всё это решить, — с одной стороны, я свято знаю, что я вправе на этот отпуск, а с точки зрения материальной выходит, что это - причуда и что если я могла ждать столько, то могу подождать и ещё годик.
|
| А. Эфрон |