Дорогая моя, родная Лиленька, мы уже плывём по Волге! Долго тащились по Волгодонскому каналу, изображённому на этой длинной открытке128, только теплоход наш куда роскошнее, чем тот, что на картинке: большой, трёхпалубный, с поэтическим названием «Клара Цеткин». Мы уже отсыпаемся, уже отдыхаем от забот, уже глядим не наглядимся на волжские воды и берега. Особенно — берега, такие естественные после искусственных красот канала. Круглые купы и кущи, тёмные перелески, пересекающие гладкие, яркие поляны — и силуэты избушек и колоколен. А главное — воздух, простор и — тишина, широкая и глубокая, вечером превращающаяся в сплошное соловьиное пение. Впервые за столько времени я решительно ничего не делаю, даже не вяжу, даже не рисую, только дышу во весь горизонт! И правда, буквально напитываюсь простором по&ге всех жизненных теснот...
Каюта у нас хорошая, на теплоходе - порядок, не разрешают шуметь тем, кто того желал бы, радио не оглашает и не оглушает окрестности и пассажиров. Народ серенький — и слава Богу. Подъезжаем к Угличу, где опущу эту весточку.
Крепко целуем и любим.
Ваша Аля
С.Н. Андрониковой-Гальперн
Дорогая моя Саломея, очевидно какое-то звено выпало из нашей переписки, какое-то моё письмо где-то затерялось, т. к. в Вашей последней открытке говорится о моём чрезмерно уж долгом молчании. А я послала вам свои вопли и пени по поводу молчания Вашего, очень меня тревожившего, ибо последнее, что о Вас знала тогда — это то, что после операции, прошедшей в общем благополучно, у Вас ужасающе болел оперированный глаз - по-видимому, глазной нерв. Вот и по сей день нахожусь в неведении — как обошлось, и обошлось ли, прошло ли, само ли или с помощью лечения? Зато теперь узнала, что лежите, что задние лапки болят и плохо Вас носят — и, абсолютно мимоходом, что, по-видимому, Ваша сестра у Вас всё же гостила, что долгие хлопоты закончились успехом. (О, трудоёмкие успехи наших преклонных лет!!!) Насчёт больных ног сочувствую не только умозрительно, ибо и мои болят уже четвёртый год («облитерирующий эндартериит», т. е. «прогрессирующее воспаление и сужение сосудов нижних конечностей») — хожу с трудом, плохо и мало, медленно, превозмогая постоянную (при хождении) боль; но превозмогать приходится - другого выхода нет - надо ведь и хлеба купить, и всякого иного прочего, и тёток навещать, и т. д. и т. п. Когда сижу или хожу по квартире — всё хорошо, а как только размеренным шагом по улице — другой коленкор, особенно зимой, в холода.
Ну, ладно! При каждой очередной (возрастной) неприятности восклицаю в душе: «Слава Богу, что так, а не хуже» — и бреду себе дальше по мере сил и возможности.
Зато сейчас, вот в эти дни, у меня счастливейшая полоса, мы с приятельницей совершаем поездку (звучит важно это самое «совершаем!» — но так оно и есть!) — по Волге, от Москвы до Астрахани и обратно, на чудесном пароходе, в чудесной каюте, по чудесной (пока!) погоде! Побывали и в Угличе, и в Горьком, и в Казани и в самой Астрахани, и сейчас «течём», увы, в обратном направлении; к хорошему привыкаешь быстро, и так хочется всегда, чтобы оно подольше потянулось бы! Но - не тянется; не резиновое...
До сих пор знала Волгу лишь до Горького, т. е. в основном - канал Москва-Волга, который, хоть и чудо рук человеческих, но всё же — канал со многими шлюзами и декоративно оформленными берегами, а хотелось мне увидать всю реку во всём её величии и протяженности. И это удалось. Из всего, уведенного впервые, больше всего понравились (по душе пришлись) Казань и Астрахань, их смешанное и
не смешивающееся население, смешение Востока с Востоком же — только европеизированным — в старой архитектуре; смешение и вместе с тем неслияние нарядов, обрядов, образов человеческих и образов жизни; слияние и неслияние вечного и преходящего...
Астрахань вся обсажена плодовыми деревьями и утопает в бурно цветущих розах — и высится древний Кремль, где ещё витает тень Марины Мнишек и атамана Заруцкого1, и — многие ещё тени! А более всего радуюсь простору, пространству, воздуху, настоящему, не утеснённому, небу над головой, всему тому, чего лишены мы, городские жители, и что так нам необходимо! — Числа 25-го июня будем уже в Тарусе; пожалуйста, напишите словечко и в первую очередь о глазах и о сестре. Обнимаю Вас и всегда помню.
Ваша Аля
' Иван Мартынович Заруцкий (7-1614) - атаман донских казаков, сторонник Лжедмитрия II, Тушинского. В 1613-1614 гг. возглавлял крестьянско-казацкое движение на Дону и в Ниж. Поволжье. Выдвигал на престол сына Марины Мнишек - его любовницы. Стоял со своим войском в Астрахани, однако между ним и горожанами возник конфликт и он вынужден был запереться в Кремле, а затем бежать на Яик. Казаки выдали его с Мариной и ее сыном. В Москве он был посажен на кол.
Р.Б. Вальбе
14 августа 1970
Руфка, моя дорогая, я не в состоянии была сразу ответить на твоё письмо, настолько оно необъёмно, да и теперь, когда взялась за перо, слое нет; что я могу сказать тебе кроме того, что моя мама гордилась бы такой дочерью как ты, куда более, чем той дочерью, которую имела «в моём лице». Как и ты, она была человеком подвига - из всех, всех, всех, кого я знала в жизни — а их было немало — только она да ты способны были на ежедневный подвиг любви, на чистку авгиевых конюшен жизни во имя любви, на физически неподъёмный подвиг дела, действия; спасения; не единожды, не рывком, а всегда, каждодневно (и это - сверх подвига творческого!).
Слово, обронённое ею однажды, постоянно (в последние годы особенно!) стучит в сердце моём и на сердце моём — как пепел Клааса: — друг — есть действие. Что же к этому добавишь, милый мой, наш, друг'.
Воображаю, как трудно было тёткам в эту нестерпимую жару, и какое счастье, что ты сумела перетащить их в Болшево, где помогают им и стены, и сосны, и воздух, и многолетне-привычный кусочек природы. Слава Богу, теперь попрохладнело; что до меня, то я еле-еле перетащилась через это жаркое душное лето; м. б. хоть осенью удастся как-то отдышаться и надышаться в преддверии всегда теперь трудной зимы. На днях ездила в Москву за пенсией, думала, как в недавно-бывшие времена, завернуть в Болшево — куда там; сил нет. Куда они девались?? Еле приволоклась обратно, забыв купить то, что должна была, всё забыв! — с головой набитой свинцовым туманом. Теперь полегче, да и похолодало, слава Богу. За всё лето перевела (да и то недоперевела) 2 стихотворения Готье из 15 возможных, так что у меня, как и у тебя, сплошные недоразумения вместо договора (вернее — выполнения его) — но с менее вескими, чем у тебя, причинами.
Я позволила себе вытащить тебя к Ане потому, что речь о деле важном для мамы и для меня, и от твоего решения зависит то, как оно повернётся, как мы его повернём. Уверена, что твоё, именно твоё решение будет правильным — так и сделаем.
Присылаемая денежка — тёткам на гостинчик, купи им что-нибудь не только необходимое, но и приятное из еды, так, как это сделала бы сама, если бы смогла приехать. Но Бог даст, смогу приехать в сентябре, авось сил прибавится.
Крепко обнимаю тебя и люблю.
Твоя АЭ
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
31 августа 1970
Дорогие мои Лиленька и Зинуша, простите мне столь долгие промежутки между моими столь редкими письмами, вдуше-тоя не прекращаю своего с вами постоянного разговора обо всём, всём, всём, а на самом деле не успеваю и открытки написать! Не сердитесь на меня за это, я действительно всё время с вами и всё ваше разделяю, как и вы — всё моё. У меня тут был суматошный и странный месяц, в течение которого кто только тут не перебывал и не перегостил! <...> И от прошедшего августа в памяти остались в основном лишь сдвигаемые и раздвигаемые столы, вытрясаемые половики, горы посуды, тазы винегретов, звон разговоров в ушах; сперва были просто визиты, потом начались визиты прощальные — сентябрь на носу, дети в школу собирайтесь; в антрактах перепадали ещё и чьи-то именины, и детские «самодеятельные» спектакли; последнее, кстати, бывало очень мило, чисто, непринуждённо, первозданно, трогательно; и к тому же непродолжительно. Очень хороши привязанные бороды на круглых, румяных, безмятежных лицах! и «девичьи» косы, сплетённые из трёх капроновых чулок! и «принцы» в резиновых сапогах! и «принцессы» в скатертях и занавесках! и «любовные» диалоги, выпаливаемые «наизусть», как таблица умножения, с вытаращенными, такими ясными, такими телячьими глазами! — и вдруг среди всего этого примитива — злая, острая, губительная искра настоящего таланта! вдруг, среди всех этих ряженых фигурок, — настоящая Психея — самая маленькая и непримечательная из девчонок, не примеряющая роль, как материнскую шляпу, а — рождённая для неё, а значит, рождённая для бурь, страстей и страданий, обречённая быть иной, не приживающейся в, не сживающейся с; и всё же, всегда, неизменно, несущей радость и свет...
128
На обороте открытки: Вход в Волго-Донский судоходный канал им. В.И. Ленина.
14 июня 1970
Родная моя Лиленька, приветствуем Вас из сказочной Астрахани, где посреди города — белокаменный Кремль, в прудах — лебеди, и