Ваша А.Э.
' Строка из поэмы Н.А. Некрасова «Современники» (гл, «Юбиляры и триумфаторы») .
2 Строка из 2-го стих, цикла «Стол» М. Цветаевой «Тридцатая годовщина...» (II, 311).
Л. Г. Батъ
27 июня 1975
Милая Лидуша, если бы ты была способна на это, то поминала бы словом не тихим и не добрым, за то, что уехала, можно сказать, не попрощавшись, а приехав сюда, больше месяца не подавала голоса. Но всё это не от свинства и не от хамства: уехала я совсем больная, уповая на то, что тарусский кислород быстро «поправит» меня; но не тут-то было, увы. Помимо и сверх обычных хвороб объявилась ещё и болевая точка в позвоночнике между лопатками — источник бесконечных — болевых же — приступов, по 5—6 в ночь. А днём и считать их некогда, ибо редки промежутки между ними. М. б. какие-то нервы ущемились между позвонками, м. б. какие-то соли, не там отложились, не на то давят, как бы то ни было эффект грандиозный, с резонансом в обе руки, в плечи, словно все они состоят из обнажённых нервов; и сердце попутно взбаливает и почти вслух вскрикивает. Никакие порошки, пилюли и прочие микстуры не помогают, остаётся уповать на древнего Бога, но и до него не докличешься, ибо есть у него дела поважнее... Вот так и живу под этим синим небом, в этих калужских тропиках (жара стоит звенящая), почти не высовываю носа
наружу; страдаю; а Ада делает всё остальное, всё то, что делили всегда пополам. Я только по хозяйству немного вожусь, готовлю чегой-то почти из ничего; но даже ведра воды принести от ближней колонки не в состоянии. Вот и писем не пишу совсем в ожидании довольно бесплодном того, что схлынут эти хворобы — хотя бы частично.
Прости меня, милый и дорогой Лидуш, за эти иеремиады. Это не жалобы, а лишь объяснение моих молчаний и прочих неучтивостей. Ты-то сама всё на свете терпишь молча и никогда не уподобляешься Иеремии, или тому самому «Жобу на навозной куче», которому по-жалуй-то, всегда - или частенько - уподобляюсь я.
Как-то ты поживаешь, Лида моя долготерпеливая1, как себя чувствуешь, как переносишь все эти погодные капризы и сюрпризы, — и не только погодные? Надеюсь, что ты на даче, что ты спокойно читаешь какую-нибудь хорошую книгу и, отрываясь от неё, думаешь и вспоминаешь то доброе и хорошее, что дарила нам жизнь, и близкие нам, родные ничем и никем не заменимые люди... Что никто и ничто не обижает тебя, не тревожит, не заставляет досадовать. Хотя — много ли нам надо, чтобы растревожиться? И - много ли, чтобы обрадоваться. Сколько красоты, оказывается, таится в наших мини-садиках, и как мы, оказывается, зорки к этим красотам... когда ничего не болит! Дай Бог, дорогая, чтобы ничего у тебя не болело и чтобы всё было так хорошо и так мирно, как только возможно при наших уценённых возможностях и обстоятельствах!
Обнимаем тебя мы обе, сердечный привет тем, кто рядом с тобой, напиши открыточку!
Твоя Аля
' Л.Г. Бать страдала болезнью Паркинсона.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
8 июля 1975
Дорогие мои, от вас вообще никаких новостей, и я лишь предполагать могу, что пишу по правильному адресу, по которому к 5 июля посылала и поздравительную телеграмму1. Понимаю, что писать и некому, и некогда (в смысле - отвечать мне), — но от этого, конечно, никому не легче. Сама я для разнообразия пишу вам из тарусской больнички, куда кинули меня превратности судьбы и местная «Скорая» по поводу болей в позвоночнике и бронхиальной астмы, очень впечатляющий приступ которой пришлось неожиданно пережить.
Утешаюсь тем, что больница в каком-то давнем поколении — нам, по цветаевской линии, родственная2; ну и тем, что в любом поколении врачи — да и санитарки! — тут внимательны к больным. Ада навещает меня каждый день и по традиции носит вкусное, поспевшее в нашей латифундии. Делают мне массаж, всякие внутривенные вливания и уколы в попу в ассортименте. Такие дела... каковы-то ваши? Крепко обнимаем.
А. и А.
1 А.С. поздравляла 5 июля Р. Вальбе с днем рождения.
2 Основал больницу И.З. Добротворский, муж двоюродной сестры И.В. Цветаева. Враном в ней многие годы - до ареста в 1937 г. - работала его дочь - Людмила Добротворская.
В. Н. Орлову
8 июля 1975
Милый Владимир Николаевич, пусть хоть битая-перебитая, реза-ная-перерезанная книга Ваша выходит в свет, и дай ей Бог, уж коли она выжила после всех этих столкновений с ошалевшим цензурным (?) транспортом, - добрых читателей, умеющих «восполнять пробелы» по шрамам или хотя бы угадывать их! Самое-то ведь ужасное то, когда авторов винят за цензурные (?) купюры, вернее — обвиняют в них. Вернее - это лишь часть «самого ужасного». А частей у него, увы, много. Например, очень искренние любители литературы и прочего прекрасного, в возрасте около 30, восклицающие в гневе праведном: а почему Орлов не написал того-то и того-то о том-то и том-то? А почему Вы, А.С.. умолчали о том-то и том-то в ваших «воспоминаниях»? и т. п. прочее. Боюсь, как бы после нас не остались в основном цензурные вмешательства под видом наших же принципиальных «недоделок».
Пишу Вам, для разнообразия, из местной, сиречь тарусской, больнички, в которую угодила волей судеб, равно как волей различных болезнетворных процессов, во мне происходящих. А чего не было, того врачи, воленс неволенс, добавили: снимая боли, вызвали страшенный приступ бронхиальной астмы, с которой я, до этих пор, слава Богу, знакома не была. Утешаюсь тем, что больничка данная была воздвигнута в своё время также не без участия Цветаевых старших в роде и лечили в ней не чужие нам земские врачи. Хотя, сказать по правде, и в «своё время» не лишним было бы возвести сортир не разъединственный, для лиц обоего пола, а так сказать раздельный. И умывальник бы — тоже не разъединственный на этаж. Потолки, однако, высокие, славные старинные голландки с дверцами каслинского литья и окна с рамами полуовальными, такими уютными. В палате моей - 12 чел<овек>, в том числе одна бабушка, которую сослепу бык догнал, одна — обварилась «бытовым» паром, остальные — обыкновенные больные, в том числе и я. «Дортуарная» обстановка знакома мне давно, я без раздражения слушаю разговоры и рассказы и ввязываюсь в них, не раздражая, с благодарностью «кушаю» манку и овсянку, пью прозрачную «какаву» и помогаю беспомощным больным почти наравне с «нянечками»; лечусь старательно, чтобы, когда-нб. впоследствии, всё стало хорошо. Вероятно, на том свете! Тут что-то не ахти как получается. Самое чудесное время, когда только что солнце взошло, больные ещё спят, ласточки с визгом летают и можно приоткрыть окно, и подышать, и полюбоваться утренней свежестью. Всё же нестерпимы звуки стонов и воздыханий, запах горького пота, ночное бряцание судёнышек и вкус беды во рту... И обязательность (деревенская, вероятно!) страдательных интонаций в присутствии врачей.
В Тарусе очень жарко, сушь великая и пыль; так и не довелось побывать в лесу и хоть на каком-нб. просторе; но и в своём садике тоже хорошо было... Был оазис зелени и тишины. Даст Бог, снова будет. Как-то у вас? Что скрывается за прозаическим названием Вашего летнего адреса? Напишите! И скоро ли приедет Елена Владимировна отдыхать вместе с Вами? И есть ли лес, вода, тишина? Всего, всего Вам обоим доброго и радостного!
Ваша АЭ
А.А. Саакянц
17 июля 1975
Милая Анечка, история с бесплодными поисками пантопона, с привлечением большого количества народа, напоминает игру в испорченный телефон, увы!.. Уже и до Вас добрались неуправляемые звонки, и от вас распространились... Кё фер133, иной раз в горной местности слабый чих рождает могучий многоголосый и в небытии растворяющийся отклик! Бог с ними, пантопонами и голосами, Вам же за участие спасибо!