и все говорят приятные вещи. Но через несколько минут танцовщица сказала: «Ах, господи, да ведь это не Пьеро, это кот, киска!» И стала падать на кровать.
Павел Антокольский. Рис. Ю. Завадского
Тогда доктор вскакивает на столик, где вино, разбрасывает всё ногами и исчезает в окне. Кот подбегает к танцовщице, кричит:
«Проснись, проснись!», но она всё лежит, и он тоже спрыгивает с подоконника, так что все дома за окном дрожат. Старуха выкидывает им вслед цилиндр доктора, а Кэт приподымает голову. - Конец.
Народ опять зашумел, заговорил, о том, что видел, а мы с Мариной пошли в комнату, где были знакомые барышни -актрисы, некоторые актеры и Павлик Антокольский, который написал эту пьесу. Потом пришёл Юра Завадский, он выглядел тонко и молодо, у него были кудрявые светлые волосы, большие глаза, тонкие ноги и руки и круглое, но стройное лицо.
15 марта 1919
Первая Маринина сознательная встреча с театром состоялась, вернее - почти состоялась - в ранней юности, в Париже. Тогда она была увлечена Наполеоном Бонапартом, нет, влюблена в него, готова за него жизнь отдать - столетие спустя; как всякая страсть, которая не есть призвание, это было наваждением, и, как всякое наваждение, это вскоре прошло.
Прочтя в Москве все книги о нём — а их было немало — и перелю-бив все его портреты, она отправилась в Париж, к гробнице Наполеона, как крестоносец — к Гробу Господню, и — на поклон к Саре Бернар, прославленной трагической актрисе, игравшей ростановского «Орлёнка».
Гробница ужаснула холодной полированной огромностью своей и смертной мраморностью, которых не согревала даже надпись: «Я хотел бы, чтоб прах мой покоился на берегах Сены, среди французского народа, который я так любил!»
Нет, прах Марининого Наполеона остался на острове Святой Елены!
Что до Сары Бернар, то она — потрясла; не столько перевоплощением в герцога Рейхштадтского, сколько эгоцентрическим мужеством актрисы; ей было в ту пору 65 лет; она недавно перенесла ампутацию ноги и передвигалась с помощью протеза; но всё равно — играла!
Играла, в эпоху корсетов на китовом усе, подчёркивавших все округлости женской фигуры, двадцатилетнего юношу в облегающем белом мунди-v . ре и офицерских рейтузах; как ни величественно
w-4-
Алиса Коонен в роли Федры. Рис. В. Стенберга
было - в глазах Марины - зрелище несгибаемой ™ и старости, но оно отдавало гротеском и оказалось тоже гробницей, воздвигнутой Сарой и Ростану, и ростановскому «Орлёнку»; как, впрочем, и памятником слепому актёрскому героизму. Если бы Л ещё были слепы и зрители...
г (] К счастью, оставался сам Париж, великий уто-
■' ' Гс—*•'- литель воображения, неисчерпаемый каменный
учебник Истории — для всех возрастов души.
Следующее, более устойчивое, соприкосновение Марины с театром произошло в раннюю пору её замужества: и Серёжа, и его сестры были учениками театральных школ и участниками студийных спектаклей17; старший же брат, Пётр, рано умерший, - профессиональным актёром. Все они, так же, как и окружавшая их молодёжь, тяготели к Таирову, были без ума от Алисы Коонен18 и не мыслили себе жизни вне театра. Марина довольствовалась зрительными залами и зальцами, и — атмосферой общей, жаркой, радостной увлечённости.
Чем короче были роли, тем сильнее — волнения. Смешливый Серёжа никак не мог совладать с репликой одного из осаждённых, изголодавшихся воителей из «Сирано де Бержерака»: «Ах, коль сейчас не подкрепят мне сил, я удалюсь в палатку, как Ахилл» — и этим самым Какахилом окончательно добивал и без того умученное репетициями войско. Вообще же Серёжа обладал прекрасными сценическими данными, и его выступления на подмостках «Эксцентриона», студии-спутника Камерного театра, запомнились зрителям.
Среди завязавшихся в те годы отношений длительнее всех оказались приятельские связи Марины и Серёжи с талантливым актером и музыкантом А. Подгаепким-Чабровым19, незабываемым Арлекином из «Покрывала Пьеретты», человеком мятущимся, восторженным, неуравновешенным. Ему Марина посвятила в 20-е годы свою поэму «Переулочки», за негасимость его смятенности и за то, что в такое бесподарочное время он — однажды — подарил ей розу.