Пусть льнущая моя, взволнованная Страсть,
Дабы тебя обнять, дабы к тебе припасть,
Все Долы и Холмы по своему капризу Обвить собой одной — тебе послужит Ризой.
Наряду Башмачки должны прийтись под стать:
Из Преклоненья их берусь тебе стачать.
След ножки пресвятой, небесной, без изъяна,
Да сохранит сие подобие Сафьяна!
Создать из Серебра мои персты должны Подножие тебе — Серп молодой Луны,
Но под стопы твои, Пречистая, по праву Не Месяц должен лечь, а скользкий Змий, Лукавый, Что душу мне язвит. Топчи и попирай Чудовище греха, закрывшего нам Рай,
Шипящего и злом пресыщенного Гада...
Все помыслы свои твоим представлю взглядам:
Пред белым алтарём расположу их в ряд —
Пусть тысячью Свечей перед тобой горят,
И тысячью Очей... К тебе, Вершине снежной,
Да воспарит мой Дух, грозовый и мятежный;
В кадильнице его преображусь я сам В бесценную Смолу, в Бензой и Фимиам.
Тут, сходству твоему с Марией в довершенье, Жестокость и Любовь мешая с упоеньем Раскаянья (ведь стыд к лицу и палачу!),
Все смертных семь Грехов возьму и наточу,
И эти семь ножей, с усердьем иноверца,
С проворством дикаря в твоё всажу я Сердце —
В трепещущий комок, тайник твоей любви, —
Чтоб плачем изошёл и утонул в крови.
Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:
«Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?» — Бесхитростность зверька — последнее, что мило,
Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.
Будь нежной и молчи; проклятую скрижаль Зловещих тайн моих душа похоронила,
Чтоб ты не знала их, чтоб всё спокойно было,
Как песня рук твоих, покоящих печаль.
Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила Убийственных безумств грозят из-за угла -Попробуем любить, не потревожив зла...
Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила.
Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела...
Ты, так же как и я, — осеннее светило.
МУЗЫКА
Я в музыку порой иду, как в океан,
Пленительный, опасный -Чтоб устремить ладью сквозь морок и туман К звезде своей неясной.
И парус и меня толкает ветер в грудь...
Я в темноте ненастной Через горбы валов прокладываю путь,
Влекомый силой властной.
Я чувствую себя ристалищем страстей Громады корабельной,
Смешением стихий, просторов и снастей,
Могучей колыбельной...
Но никнут паруса, и в зеркале воды —
Ты, лик моей беды.
Ты — бочка Данаид, о Ненависть! Всечасно Ожесточённая, отчаянная Месть,
Не покладая рук, ушаты влаги красной Льёт в пустоту твою, и некогда присесть.
Хоть мёртвых воскрешай и снова сок ужасный Выдавливай из них — всё не покроешь дна! Хоть тысячи веков старайся — труд напрасный: У этой бездны бездн дно вышиб — Сатана!
Ты, Ненависть, живёшь по пьяному закону: Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унять... Как в сказке, где герой стоглавому дракону
Все головы срубил, глядишь — растут опять!
Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,
Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга.
НАВАЖДЕНИЕ
Как ваша высь и глубь соборов кафедральных — Дремучие леса! — мне душу леденит!
В органных рёвах крон — все жалобы опальных И проклятых сердец, все стоны панихид...
Как ненавистен мне твой вечный бег смятенный, Могучий Океан! Так дух мятётся мой...
А в хохоте твоём — смех утысячеренный Униженных и злых, подхваченный тобой.
Как я любил бы ночь, когда бы не сусальный Блеск надоевших звёзд! Мила мне темнота, Однако и её читаю я с листа...
И пустота и мрак — бумаги рисовальной Незримые листы, и на любом - портрет:
С него глядят глаза, которых больше нет.
Поль Верлен v 1844-1896
NEVERMORE*
Зачем, зачем ты льнёшь ко мне, воспоминанье? Дрозда косой полёт в осеннем увяданье, Однообразный свет, бессильное сиянье Над жёлтою листвой - и ветра бормотанье...
Мы шли, она и я, - и ни души вокруг, -В мечты погружены; она спросила вдруг:
«Какой из дней твоих был самым лучшим, друг?»
О, голоса её небесный, кроткий звук,
Живого серебра звук сладостный и зыбкий...
Я, затаив слова, ответил ей улыбкой И губы приложил к её руке тогда...
Как первые цветы всегда благоуханны!
И первое в устах родившееся «да»,
И самые уста — как были вы желанны!
ЖЕНЩИНЕ
За кроткий дар мечты, за милость утешенья, Которые таит взгляд ваших глаз больших,
Из недр отчаяний жестоких этот стих —
Вам, чья душа чиста и вся — благоволенье.
Моя, увы, в тисках дурного наважденья, Истерзанная тварь в когтях страстей слепых... Безумье, ревность, гнев - кто перечислит их, Волков, мою судьбу грызущих в исступленье?
О, как страдаю я! Каким огнём палим!
Что мука первого изгнанника из рая,
Что первый стон его в сравнении с моим?
А ваши горести подобны, дорогая,
Проворным ласточкам — в прозрачных, как стекло, Сентябрьских небесах - когда ещё тепло.
9 Верлен П. Лирика. М., 1969.
* Никогда (англ.).
Луна проливала свет жестяной, Белила углы,
Над готикой крыш, над их крутизной, Дымы завивались, черней смолы.
Был пуст небосклон, и ветер стонал, Как некий фагот,
Вторя ему, свой тянул мадригал Иззябший и робкий бродяга-кот.
Я шёл, как во сне, в тебя погружён, Эллада теней...
Мне Фидий сопутствовал и Платон Под взглядами газовых фонарей.
СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА
Струил закат последний свой багрянец, Ещё белел кувшинок грустных глянец, Качавшихся меж лезвий тростника,
Под колыбельный лепет ветерка...
Я шёл, печаль свою сопровождая;
Над озером, средь ив плакучих тая, Вставал туман, как призрак самого Отчаянья, и жалобой его Казались диких уток пересвисты,
Друг друга звавших над травой росистой... Так между ив я шёл, свою печаль Сопровождая; сумрака вуаль Последний затуманила багрянец Заката и укрыла бледный глянец Кувшинок, в обрамленье тростника Качавшихся под лепет ветерка.
КЛАССИЧЕСКАЯ ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ
Второго Фауста шабаш; не тот, где бодро Резвятся ведьмы; нет! ритмический; такой Ритмический! Вообразите сад Ленотра: Прелестный, чинный и смешной.
Всё здесь гармония, расчёт и чувство меры: Окружности полян и череды аллей;
Фонтаны; там и сям — простёртые Венеры;
Вот — Антиной, а вот — Нерей.
Каштанов купола; искусственные дюны И горки; томных роз пленительный гарем Под стражей стриженых кустов; добавьте лунный Неверный свет над этим всем.
Чу! полночь пробило, и отголосок дальний, Печально, медленно и нежно подхватив Бой башенный, преобразил его в печальный И нежный, медленный мотив
Рогов охотничьих, в тангейзеровом роде.
Порыв смятенных чувств, смятенных душ испуг Слились в пьянящем, гармоническом разброде Протяжных голосов, и вдруг
Возник, протяжному призыву повинуясь,
Сонм призрачных фигур, в трепещущей игре Теней и месяца колеблясь и волнуясь...
Ватто, приснившийся Доре!
Что за отчаянье колеблет и сплетает
Туманные тела? Что за тоска ведёт
Вкруг статуй, вдоль аллей, как вдоль минувших маят,
Их невесомый хоровод?
Что за виденья беспокойные? Поэта Хмельного бред? Его отчаяний гонцы?
Посланцы бледных сожалений? Или это,
Быть может, просто мертвецы?
Не всё ли нам равно, твои ль то угрызенья, Мечтатель, чьи мечты лишь с ужасом в ладу,
Плоды ли дум твоих в мерцающем движенье Иль просто мертвецы в бреду?
Кто б ни были — в луче скользящие пылинки Иль души, — их удел исчезнуть в тот же миг,
Как, по ночной беде справляющий поминки, Раздастся петушиный крик...
Он, дальний стон рогов гася легко и бодро,
В рассветный зябкий час оставит нам такой
Пустой, такой обыкновенный сад Ленотра — Прелестный, чинный и смешной.
INITIUM*