Здесь, читатель, ты нас должен извинить, если мы на минуту остановимся, чтобы посетовать на своенравие природы, проявленное при создании очаровательной половины творения, предназначенной дополнить счастье мужчины - своею нежной невинностью смягчить его жестокость, своей веселостью скрасить для него заботы и неизменной дружбой облегчить ему возможные тревоги и разочарования. И вот, зная, что именно эти блага главным образом ищет и обычно находит в жене мужчина, можем ли мы не жаловаться на странную особенность милых созданий, склоняющую их дарить своими милостями тех представителей сильного пола, которые отнюдь не отмечены природой как венец ее мастерства! Ибо, сколь бы ни были полезны в мироздании франты (нас учат, что блоха и та не создана зря), бесспорно, все они, включая даже наиболее блистательный и уважаемый отряд их - тех, кого на нашем острове природа для отличия облачила в красное, - отнюдь не являются, как полагают иные, самым благородным произведением творца. Я, со своей стороны, пусть кто другой изберет себе для образца двух франтов, пусть хоть капитанов или полковников, одетых так изящно, как никто и никогда, - я осмелюсь противопоставить одного сэра Исаака Ньютона, одного Шекспира, одного Мильтона - или, может быть, еще кого-нибудь - обоим этим франтам, вместе взятым; и я сильно подозреваю, что если бы из них обоих ни один не родился на свет, то мир в целом пострадал бы от этого меньше, чем лишившись тех великих благ, какими его одарила деятельность любой из названных личностей.
Если это верно, то как печально сознавать, что один какой-нибудь франт, особенно если есть у него на шляпе хоть пол-ярда ленты, больше потянет на весах женской нежности, чем двадцать сэров Исааков Ньютонов! Как должен наш читатель, быть может благопристойно объяснивший тот отпор, который целомудренная Летиция оказала бурным исканиям распаленного Уайлда, неприступной добродетелью этой дамы, - как он должен, говорю я, залиться краской, увидев, что она отбрасывает всю строгость своего поведения и предается вольностям со Смэрком! Но увы! Когда мы все раскроем, как требует того правдивость нашей повести, когда мы расскажем, что они отринули стеснение и что прекрасная Летиция (здесь, в единственном этом случае, мы должны пойти по стопам Вергилия, опустившего кое-где plus и pater, и опустить наш излюбленный эпитет "целомудренная"), - что прекрасная, говорю я, Летиция, подарила Смэрку то счастье, которого добивался Уайлд, - какое смущение должно будет тогда охватить читателя! Поэтому, следуя свойственному нам уважению к женщине, мы опустим занавес над этой сценой и перейдем к делам, которые не только не бесчестят род человеческий, но придают ему величие и благородство.
Глава XI,
содержащая замечательный образец величия, не уступающий
тем, какие дает нам древняя и новая история. Заканчивается
некоторыми здравыми указаниями веселым людям
Едва расставшись с целомудренной Летицией, Уайлд вспомнил, что друг его граф Ла Рюз снова водворился в прежней своей квартире в этом доме, и решил его навестить; он не принадлежал к тем полувоспитанным людям, которые, ограбив или предав друзей, стыдятся с ними встретиться; обладая низменной и жалкой натурой, эти люди способны на чудовищные жестокости и в своей стыдливости доходят порой до того, что убивают или вконец разоряют друга, когда совесть им подсказывает, что они виновны перед ним в небольшом проступке - в совращении жены или дочери друга, в клевете на него самого, в предательстве или ином подобном пустяке. В нашем герое не было ничего, что чуждо подлинному величию: он мог без тени замешательства распить бутылку с человеком, которому только что залез в карман и который это знает; а обобрав, никогда не стремился и дальше чинить ему зло, ибо его доброта достигала такой удивительной и необычайной высоты, что он никогда не наносил обиды ближнему, если не рассчитывал получить от этого какую-либо пользу для себя. Он говаривал не раз, что, действуя наоборот, человек часто вступает в невыгодную сделку с чертом и работает даром.
Наш герой застал узника не сетующим недостойно на судьбу и не предающимся отчаянию - о нет, разумно покорившись своей участи, граф занимался делом: подготовлял карточные колоды для своих будущих подвигов. Нимало не подозревая, что Уайлд был единственным виновником постигшей его беды, он встал и радостно обнял его, а Уайлд отвечал на объятие с равной теплотой. Потом, как только они оба сели, Уайлд, заметив лежавшие на столе колоды, воспользовался случаем обрушиться на карточную игру. С обычной своей достохвальной непринужденностью он сперва преувеличенно расписал печальное положение, в каком очутился граф, а затем обвинил во всех его несчастьях этот проклятый зуд к игре, который один, сказал он, навлек, очевидно, на графа этот арест и в дальнейшем неизбежно погубит его. Ла Рюз с большим жаром защищал свою любимую забаву (или, скорее, профессию) и, рассказав Уайлду, как он успешно вел игру после его столь несвоевременного ухода, поведал о приключившемся с ним далее несчастье, о котором тому, как и читателю, было уже кое-что известно; он добавил только одно обстоятельство, прежде не упоминавшееся, а именно: что он защищал свои деньги с чрезвычайной храбростью и опасно ранил не менее двух из троих напавших на него грабителей. Уайлд, отлично зная, с какой готовностью отдана была добыча и как всегда прохладна отвага графа, похвалил такой образ действий и выразил сожаление, что не присутствовал при грабеже и не мог помочь другу. Граф отвел душу в жалобах на то, как беспечна стража и какой это позор для властей, что честный человек не может безопасно ходить по улицам; затем, отдав этому предмету достаточную дань, он спросил мистера Уайлда, видел ли он когда-нибудь такое неимоверное везение (так ему угодно было назвать свой выигрыш, хотя для Уайлда, как он знал, не было секретом, что он держит в кармане кости со свинцом). Уайлд отвечал, что это везение поистине неимоверно - почти настолько, что человек, недостаточно знающий графа, вправе был бы заподозрить его в нечестной игре.
- Об этом, - возразил граф, - никто, я полагаю, не посмел бы заикнуться.
- О, конечно, - сказал Уайлд, - вас слишком хорошо знают как человека чести. Но простите, сэр, - продолжал он, - негодяи отобрали у вас все?
- До последнего шиллинга! - вскричал тот и крепко выругался. - На одну бы ставку - нет, и того не оставили!
Пока они так беседовали, мистер Снэп вместе с сопровождавшим его джентльменом представили почтенному обществу мистера Бэгшота. По-видимому, мистер Бэгшот, расставшись с мистером Уайлдом, тотчас же вернулся к игорному столу. Но когда он доверил Фортуне добытое с трудом сокровище, коварная богиня предательски обманула его и выпустила из-за стола с такими пустыми карманами, какие только можно найти в расшитом кафтане у нас в королевстве. И вот когда наш джентльмен шел в один небезызвестный дом, или сарай, на Ковент-Гарденском рынке, ему посчастливилось встретиться с мистером Снэпом, который успел отвести графа в свое жилище и теперь прохаживался перед дверьми игорного дома; ибо если вы, мой любезный читатель, не принадлежите к городским повесам, то надо вам объяснить: подобно тому как прожорливая щука залегает в камышах перед устьем какой-нибудь речушки, впадающей в большую реку, и подкарауливает малую плотицу, которую несет поток, - так часами перед дверью или устьем игорных домов мистер Снэп или другой джентльмен его профессии поджидает появления какой-нибудь мелкой рыбешки - молодого джентльмена - и, дождавшись, вручает ему клочок пергамента, содержащий приглашение оного молодого джентльмена к ним в дом вместе с некиим Имярек {Вымышленное имя, вставляемое в каждый документ; в каких целях - юристы это знают лучше. (Примеч. автора.)} - личностью, без которой никак не обойтись. Среди прочих таких пригласительных билетов у мистера Снэпа был случайно один на имя мистера Бэгшота - иск, или ходатайство, некоей миссис Энн Сэмпл, пожилой девицы, у которой оный Бэгшот прожил на квартире несколько месяцев и затем без предупреждения съехал, не попрощавшись по всем правилам, в связи с чем миссис Энн и решила договориться с ним таким путем.