Вдова Роберта, донна Санча Арагонская, эта достойнейшая и святая женщина, о которой читатель, по всей вероятности, позабыл, как и ее собственное семейство, видя, что гнев небесный довлеет над всем Анжуйским домом и отвратить его она не сможет ни советами, ни мольбами, ни слезами, на протяжении года носила по венценосному супругу траур и, исполнив этот обет, приняла постриг в монастыре Санта Мария делла Кроче, предоставив злосчастных царедворцев их необузданным страстям. Пророки в древности поступали так же – выходили из проклятого города, отряхивали пыль с сандалий и, не оглядываясь, шли прочь. Отъезд донны Санчи явился печальным предзнаменованием, ибо скоро дали о себе знать раздоры и межусобицы, улаживать которые становилось все труднее; гроза, ворчавшая где-то за горизонтом, внезапно обрушилась на город, и молнии не заставили себя ждать.
В последний день августа 1344 года Иоанна принесла оммаж Амери́ку, кардиналу Сен-Мартен-де-Мон и легату Климента VI. Понтифик этот привык считать Неаполитанское королевство феодом католической церкви с тех самых пор, как Карл Анжуйский получил из рук его предшественника Климента IV инвеституру на эти земли – того самого Климента IV, который отлучил от церкви и лишил сицилийской короны наследника дома Гогенштауфенов. Торжественная церемония прошла в церкви Санта Кьяра, избранной неаполитанскими монархами своей усыпальницей, где ныне, в свежих могилах, справа и слева от главного алтаря, покоились дед и отец молодой королевы. Иоанна в королевской мантии и короне, вложив ладони в руки папского легата, принесла клятву верности в присутствии супруга, стоявшего у нее за спиной в качестве простого очевидца, наравне с остальными принцами крови. В числе прелатов, обремененных всеми епископскими регалиями и составлявших блестящую свиту папского посланника, находились архиепископы Пизы, Бари, Капуи и Бриндизи, преподобные отцы Уголино, епископ Кастеллы и канцлер королевы Филипп, епископ Кавайона. Вся неаполитанская и венгерская знать присутствовала на этой церемонии, официально и безоговорочно отстранявшей Андрея от престола. Стоит ли удивляться, что на выходе из церкви неприязнь противоборствующих партий едва не выплеснулась в открытую конфронтацию? Последовал обмен взглядами столь враждебными и речами столь угрожающими, что принц, рассудив, что ему недостает сил, чтобы сражаться с врагами, в тот же вечер написал письмо матери и объявил, что намеревается уехать из страны, где с самого детства он не видел ничего, кроме разочарований и несчастий.
Те, кто знает силу материнской любви, легко угадают, что было дальше: услышав, что сыну грозит опасность, Елизавета Польская без промедления отправилась в Неаполь. Прибытие сановной гостьи для всех стало полнейшей неожиданностью. В городе тут же заговорили о том, что венгерская королева хочет увезти сына с собой, и это неожиданное намерение породило множество удивленных комментариев и придало новое направление лихорадочному брожению умов. Императрица Константинопольская, Катанийка с дочерьми и все остальные царедворцы, чьи планы мог расстроить внезапный отъезд Андрея, поспешили отпраздновать прибытие венгерской королевы и оказать ей самый сердечный и уважительный прием, тем самым показав, что отчужденность и недовольство молодого принца, живущего в окружении особ столь предупредительных и преданных, объясняется несправедливым недоверием с его стороны, гордыней и природной замкнутостью. Иоанна приняла свою свекровь с приличествующим случаю почтением, и Елизавета, как бы предвзято она ни относилась к невестке, не могла не восхититься ее благородной серьезностью и глубокой восприимчивостью. Дабы сделать пребывание венценосной чужестранки в Неаполе более приятным, были устроены праздники и турниры, на которых бароны королевства соперничали друг с другом в роскоши и ратном мастерстве. Императрица Константинопольская, Катанийка, Карл Дураццо и его юная супруга старались предвосхитить все желания гостьи. Мария, которая была еще слишком молода и обладала слишком податливым нравом, а потому не участвовала ни в каких интригах, скорее по велению сердца, нежели по настоянию мужа перенесла на венгерскую королеву всю ту нежность и заботу, какие питала бы к родной матери. Однако, несмотря на эти изъявления приязни и почтения, Елизавета Польская, опасаясь за сына и руководствуясь своим материнским чутьем, не отказалась от своего первоначального намерения. Ее не оставляло чувство, что вздохнуть свободно она сможет лишь тогда, когда увезет Андрея подальше от королевы и ее придворных, таких любезных с виду и вероломных на деле.