— Ганку мы поймаем, — словно угадывая мысли Красла, произнес фабрикант. — Будьте спокойны, не оставим отравителя на свободе. Я уже потолковал с полицейским комиссаром. Завтра он доложит о результатах. А в Праге вы расскажите о наших трудностях. Надо не только сваговские выстрелы услышать, надо узнать, что их вызвало! Поверьте, такие ситуации скоро начнут возникать по всей стране, если правительство не наведет порядок своими средствами.
Пани Риссиг пригласила Красла послушать концерт. Но Георг советовал поспешить к пражскому поезду. Предложил собственную карету, чтобы поскорее добраться до Железного Брода.
— После сегодняшнего случая я бы на вашем месте ни за что не остался в поселке! Улана я вам выделить не могу, оружия у вас нет. Так что попрощайтесь с Альбиной — и в путь. Можете навестить ее, когда она будет в пансионе. Торжественно обещаю, что мы позаботимся об этой девочке.
Так Красл и не повидал гостей Риссига.
— Вы добрый человек, учитель, — растроганно прощалась с ним пани Риссиг. — Бог воздаст вам! Возьмите-ка на дорогу… — и вручила ему какую-то немецкую книжку. Стихи, наверное, Красл машинально сунул ее на сиденье в карете. Немецкой литературой он не интересовался.
— К трактиру! — крикнул он кучеру, помахал Риссигу, который лично — какая честь! — вышел проводить его до ворот.
Но далеко они не уехали. Завернув к поселку, карета, наткнувшись на что-то, перекосилась на одну сторону и остановилась: правое колесо отскочило. Кони перепугались. Кучер, спрыгнув с облучка, взял их под уздцы. Красл осторожно выбрался из кареты. Соскочившее колесо укатилось далеко вниз, к фабричному пруду. Хотя авария наделала достаточно шума, окна соседних домов остались закрытыми, никто не появился в дверях. Учитель расстроился. Кучер его провожать не пойдет, он отправится в замок за подмогой. Поднимать крик, звать на помощь — стыдно.
— Я пойду на конюшню, — сказал кучер, отпрягши коней. — Вы здесь будете ждать?
— Нет, я пойду в трактир…
Предстояло пройти самый худший участок пути. Красл ждал, что вот-вот снова полетят камни, раздастся свист злоумышленников. Он не обратил внимания на старого рабочего, уже сгорбленного, шедшего навстречу прямо по середине дороги.
— Добрый вечер, пан учитель…
Красл вздрогнул.
— Вы меня знаете?
— Ярек мне говорил о вас.
— Какой Ярек?
— Ярек Голан.
— Не знаю такого — Краслу почудилось недоброе. Он испуганно огляделся вокруг и увидел, что из тени выступил еще один рабочий, помоложе и повыше, одетый в заплатанную куртку, в кепке. Он походил на сотни других рабочих, выделяясь лишь чубом ярко-золотистого цвета. Понятно, почему напугалась Альбина, найдя возле мертвого отца пучок русых волос.
— Я Голан, — сказал он.
— Как вы выбрались из тюрьмы?
— А он убежал два месяца назад, — засмеялся рабочий постарше. — Никто с Яркой не совладает!
— Нам надо поговорить с вами, пан учитель.
— Зачем? Я тороплюсь. Еще опоздаю на поезд! И так я уже задержался здесь… — Голан-то совсем мальчишка, вчерашний школьник. На таких Красл умел прикрикнуть. — Не смейте меня задерживать!
— Пожалуйста, пан учитель… — Никто не побежал за Краслом, не подставил подножку, не нагнулся за камнем. Пройдя несколько шагов, он остановился.
— Сначала чуть не убили, теперь говорить хотите!
— Это не мы, пан учитель, — неторопливо подошел к нему Ярек. — Мы не носим оружия, иначе нам виселица обеспечена.
— Кто же тогда стрелял?
— Вот это мы и хотим выяснить, пан учитель.
— Но я-то при чем?
— Вы выяснили много интересного. Помогли нам.
— Вам? Мало вам было расстрела, хотите еще убивать и травить?
— Это не мы, пан учитель, — упрямо повторил Голан. — Ганка нам враг!
— Первый раз слышу!
— Так ведь сам он помалкивает, мало кто знает, что он выступал главным свидетелем обвинения на суде в Болеславе. Дал ложную присягу. Он ведь агент Риссига!
— Ганка — агент Риссига? Не может быть! — Ошеломленный новостью, Красл покорно пошел к ближайшему дому, на чердаке которого прятался Голан. Здесь их поджидал еще один молодой рабочий. Это был Шойе, скрывавшийся уже около шести недель. Он свободно говорил по-чешски.
— Ну и смелый же вы! — отдал ему должное учитель. Они зажгли свечу, прикрыв ее бумажным фунтиком, уселись в полутьме на какие-то старые ящики. Краслу вспомнилось кресло у Риссига — в нем было помягче. Зато здесь спокойнее.