— Глуховат? Ничего, лишь бы не был слеповат. Завтра ему дело будет.
17.15. Появляется лейтенант Сидельников.
— По вашему приказанию прибыл, товарищ генерал.
— Садись. Будет для тебя задача.
— Слушаю. Какая, товарищ генерал?
— Обеспечить на завтра работой начальника трофейного отдела. — И Белобородов опять хохочет. — Погоди, садись.
17.20. Входит подполковник Докучаев, командир первого гвардейского полка. У него удлиненное лицо потомственного интеллигента, но армия и война смахнули мягкость с этого лица, поставив свою печать — печать энергии и суровости.
Шея забинтована. Шинель кое-где запачкана землей. Это странные пятна, — кажется, будто кто-то с силой бросил в Докучаева комьями сухой, рассыпающейся глины. Брызги земли — частью размазанные- заметны и на лице. Я догадываюсь: земля была взметена миной, разорвавшейся рядом.
Поздоровавшись, Докучаев говорит:
— Очень близко вы расположились. Это нашему брату полагается так, а не вам, товарищ генерал…
Но Белобородов будто не слышит:
— Ты обедал? Людей кормил?
— Кормил. В пульроту привезли четыре термоса, а люди из одного пообедали…
— Сам-то ты поешь, поешь сперва. Власов, подполковнику обед!
— Неужели такие потери? — спрашивает Суханов.
— Нет, в батальонах не так много… Но пулеметчикам досталось… Все время на них немцы минометный огонь сосредоточивали. Черт их знает, эти мины… Скручивают пулеметный ствол в бараний рог!
Докучаеву приносят щи и полстакана водки.
— Ты поешь сначала, — повторяет Белобородов, — выпей!
Докучаев пьет. Глаза, увлажнившись, заблестели.
Он быстро проглатывает несколько ложек и произносит:
— Как меня не укокошило, черт его знает.
Никто не расспрашивает, но все ждут рассказа. Только Белобородов еще раз повторяет:
— Поешь сперва, Николай Гаврилович!
Докучаев и ест и повествует:
— Напоролись мы на эту школу. Бьет оттуда во все стороны, нет прохода… Артиллерия долбит, а огонь оттуда то ослабнет, то опять как был… Решили пустить танки. Надо идти разглядеть, что и как, чтобы танкистам задачу ставить… А он кладет, кладет по улице — разрыв на разрыве, сыплет как горохом. Пополз. Рядом сарай, ворота настежь, стоит внутри чья-то лошадь. Я туда, нашел щель, присел, гляжу, — оттуда школа хорошо просматривается.
Докучаев хлебнул щей. Никто не промолвил ни слова. Здесь собрались люди, сами не один раз побывавшие в огне, встречавшиеся лицом к лицу со смертью; притихнув, они слушали рассказ товарища.
Докучаев продолжал:
— И вдруг черт его знает что произошло… Так рвануло, что…
В общем, я как сидел на корточках, так и остался. Но сарая не было. Сидел в сарае, а оказался на открытом месте. Мина разорвалась в нескольких метрах от меня. Лошадь, которая тут стояла, разнесло в куски. У меня портупею оторвало, сумку оторвало, шинель в трех местах прорезало и вот тут (Докучаев показывает на горло) чуть-чуть царапнуло… Бывает же… — Он пожимает плечами.
— Ну а вы там одного-двух убили? — спрашивает Белобородов.
— У шоссе наложили много. А возьмем школу, тогда там посчитаем.
— Книжки у убитых собрали? Какая перед вами часть?
— Все СС «Империя». И один полк финнов.
— Какого же черта вы уперлись в эту школу? — с досадой говорит Белобородов.
— Не знали, что у него там столько сил. Мы с Алексеем порешили так: прорвемся здесь и скорее дальше. Завтракать в Высокове, а потом гнать до Истры. На карте все циркулем разметили — он справа, я слева. Но…
— Почему вы не исполняете приказа? — перебивает генерал. — Ведь я вам приказал: не лезьте туда, обходите, глубже обходите!
17.30. Входит подполковник Коновалов, командир второго гвардейского полка.
— Тоже хорош! — встречает его Белобородов. — Два сапога пара! Палками вас надо отодрать! Почему полезли на рожон? Почему не обходили?
— Виноват, товарищ генерал. Ошибку исправлю. Сейчас оттуда вытягиваю людей, и в темноте буду обходить.
— Нет, теперь ты обходить не будешь! — властно произносит генерал. — Звони в полк: остаться на прежнем месте, усилить огонь, бить по школе и по кирпичному заводу всеми огневыми средствами. И тебе, Докучаев, этот же приказ!
Докучаев встает:
— Есть, товарищ генерал. Но разрешите спросить. Мне неясно, как понимать это изменение? Что оно значит?
— Что оно значит? — Белобородов находит взглядом меня, улыбается и весело подмигивает. — Оно значит, что главный удар по ходу дела стал вспомогательным.
— А главный? — спрашивает Докучаев.
— О главном сейчас будем толковать.
17.40. Кто-то отворяет дверь. Генерал стремительно оборачивается.
Входит начарт майор Погорелов.
— Садись, — говорит Белобородов.
Но по лицу видно: это не тот, кого он ждет.
17.45. Белобородов опять выходит на крыльцо. Стало темнее. Это последние минуты сгущающихся сумерек — еще четверть часа, и начнется долгая декабрьская ночь. Белобородов всматривается в пустынную улицу, бормочет:
— Скоро ли они?
— Кого вы так ждете? — спрашиваю я.
— Известно кого… — сердито отвечает он.
17.50. Возвращаемся.
Собравшиеся командиры ведут негромкий разговор. О чем говорят? О войне.
— Его контузило, — неторопливо рассказывает Суханов. — Оглох, а уходить из полка не хочет. Телефоны ремонтирует, по ночам линии проверяет. Ходит, как лунатик…
Минута молчания.
— Упорно держит населенные пункты, — говорит Коновалов. — Роет норы из-под домов, и достать его там трудно. Этому искусству надо у него учиться.
Белобородов поддразнивает:
— Если бы вас туда посадить, ох и заорали бы… Справа окружают, слева окружают… Давно бы оставили Снигири…
— Мы с Кондратенко не заорали бы, — говорит Суханов.
— А сколько деревень сдали?
— Не мы одни сдавали, вся армия сдавала, — с достоинством произносит Коновалов.
— Чепуху городишь! — резко отвечает Белобородов. — Пускай армия говорит: 9-я гвардейская не сдала, зачем же нам сдавать?
— А мы с Кондратенко… — говорит Суханов.
Но Белобородов не слушает.
— Наша артиллерия сегодня как работала? — обращается он к Докучаеву.
— Хорошо, — отвечает Докучаев. — Вся школа в дырках… А все-таки в каких-то щелях сидят…
— Значит, плохо! Что же это ты, Погорелов?
Начарт встает:
— Дожимаю, товарищ генерал! Еще часа два-три — и ни одной щели там не будет! Убегут из Снигирей, кто жив останется. Ручаюсь — ночью убегут, товарищ генерал!
— А мне надо, чтобы они не убежали! — говорит Белобородов.
Опять отворяется дверь, опять генерал вскакивает.
— Наконец-то! — вырывается у него.
13
18.10. Входит комиссар дивизии Бронников и командир разведывательного батальона Родионов, на ходу протирающий очки, запотевшие с мороза.
— Скорей ты со своими окулярами, — говорит Белобородов. — Почему задержался? Из-за тебя чуть всю операцию не проворонили… — И, обращаясь к комиссару, продолжает: — А тебя куда понесло? Твое ли дело ходить с разведчиками? Узнает Военный совет про такие штуки — не помилует…
Белобородов как будто ворчит, но наружу рвется радость. Оживившиеся глаза, вспыхнувшие легким румянцем щеки, руки, что тянутся к прибывшим, усаживают, отряхивают снег, — все в нем радуется. Он рад, что прибыла наконец разведка, которую он так нетерпеливо ждал; рад, должно быть, и тому, что с разведкой ходил Бронников, ходил туда, где — я уже предугадываю — по замыслу Белобородова разыграется заключительный и решающий акт операции.
— Я вовсе с ними не ходил, — говорит Бронников, — так, случайно встретились… Добыли пленного, допросил его…
— Ну как — «язык» до голенища?
— Унтер-офицер. Две серебряные нашивки и Железный крест. Много знает, много рассказал… И как будто бы не врет…