Подняв голову вверх, я вижу: по наклоненной березке в середине завала то вниз, то вверх бегает рыжая красавица белка. Она, верно, обеспокоена нашим вторжением в ее владения и недовольно цокает. Великолепный пушистый хвост ее лег на спинку и завернулся назад крючком. Глазки злые, а лапки в непрерывном движении. Я подумал: такие белочки и у нас на Урале. Но они счастливее — там не стреляют. Наконец Гриневский сказал:
— Ну, пошли!
Уцепившись за ствол молоденькой березки, я стал подниматься, взял свою винтовку и заявил:
— Иду первым.
Никто ничего не возразил. Каждый знал, что завалы, как правило, минируются и будет хорошо, если первым пойдет сапер. Ребята отошли подальше от завала, сели на снег и с надеждой стали наблюдать за моими действиями. Медленно, как по крутой лестнице, поднимаюсь на вершину завала, осматриваю каждый ствол, каждую веточку, стараясь обнаружить коварный провод. В это время враги вдруг открыли по мне бешеный огонь. Я снопом свалился в снег на другую сторону завала. Ребята тут же бросились ко мне, осторожно подняли, оттащили в сторону. Отдышавшись, мы снова двинулись в путь.
Идем медленно. Лес кончается, за ним снова начинается большая поляна. Выходим из леса, и хоть назад поворачивай- на противоположной стороне поляны видим людей, повозки, орудия. Кажется, снова влипли! Но отступать поздно: нас уже заметили, что-то кричат.
— Это, кажется, наши, — полушепотом говорит Гриневский. — Видишь, какие на офицерах ремни — с портупеями!
У каждого из нас в руке граната. Сжимаем до боли в пальцах — это наш последний шанс!
Но вот отчетливо слышим родную речь. Даже не верится! А это действительно были наши.
Я еле держусь на ногах. Все вижу, как в тяжелом сне, и, поддерживаемый под руки ребятами, проваливаюсь в бездну…
Очнулся в землянке. Военфельдшер кричит в ухо:
— Дыши сильнее!
Я сначала не понял, кто это должен дышать сильнее. Оказывается, это мне надо дышать сильнее. Дышу. Сознание в порядке. Идет перевязка. Меня колотит так, что подскакиваю на нарах. А после перевязки стало тепло и покойно.
Виктор и Артур спускаются в землянку. Они держатся молодцами…
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
После кратковременного и непрочного потепления набрал силу лютый мороз.
Длинной цепочной, тающей в тумане, шли бойцы батальона, которым командовал лейтенант Юсупов. Шагали след в след по узкой тропинке, проложенной через минное поле. По обеим сторонам лежал задымленный снег, пропахший минным порохом и гарью. Снег в рябых отметинах: проплешины чернеют там, где поземка еще не успела замести воронок. Саперы установили здесь ночью вехи — торчали воткнутые дулами в снег трофейные карабины, длинные деревянные рукоятки от немецких гранат, мины, уже обезвреженные и безопасные, и все это вперемежку с хвойными ветками.
Не забыть Истры в утро ее освобождения 11 декабря. Неужели этот вот городок называли живописным и он привлекал московских дачников сочным зеленым нарядом, пестрыми дачами? Все взорвано, сожжено педантичными минерами и факельщиками. Уцелели лишь два кирпичных здания справа от дороги, а в центре городка остался в живых дом с разбитой крышей и зеленый дощатый киоск. Сплошное пожарище и каменоломня, все превращено в прах, обломки, тлен, головешки, пепел.
Пора бы уже показаться на горизонте золоченым куполам Воскресенского монастыря. Не такой плотный туман, и дым на горизонте опал. Вот видны стены монастыря. Но где же знакомые купола? Куда они исчезли?
Стало очевидно, что храм Новый Иерусалим обезглавлен, разрушен.
Наше командование, и, в частности, комдив-девять Белобородов, знало, что интенданты эсэсовской дивизии «Рейх» устроили в храме склад боеприпасов. Наши летчики получили строжайший приказ: Новый Иерусалим не бомбить, чтобы не повредить памятник архитектуры. Гитлеровцы же, отступая, взорвали драгоценное сооружение, отмеченное гением безвестных крепостных зодчих, а позже — Казакова и Растрелли.
Лейтенант Юсупов встретил в городке комдива Белобородова, комиссара дивизии Бронникова и группу штабных командиров. Комдив перед утром оставил командный пункт в доме лесника на кромке леса, подступающего с востока к городку. Комдив вошел в Истру с одной из головных рот по тропинке, которую проделали саперы из батальона Романова, соседа Юсупова…
Полмесяца назад наблюдательный пункт Белобородова находился еще далеко от Истры, на западной окраине Дедовска, слева от Волоколамского шоссе, в помещении сельского магазина. По соседству высилась давно остывшая фабричная труба текстильной фабрики. На каждый разрыв снаряда дом отзывался дребезжанием уцелевших стекол.
Рано утром 27 ноября мне посчастливилось привезти в 78-ю стрелковую дивизию радостную новость: дивизия стала 9-й гвардейской, а полковнику Белобородову присвоено звание генерал-майора. «Красноармейская правда» еще печаталась, когда я ночью захватил с собой влажный оттиск первой полосы газеты.
Афанасий Павлантьевич Белобородов, черноволосый, широкоскулый, плечистый, взял в руки оттиск, остро пахнувший типографской краской, и медленно, будто оттиск этот был неотчетливый или недоставало света, перечитывал приказ № 342 народного комиссара обороны. Комиссар дивизии Бронников вчитывался в оттиск, глядя через плечо комдива.
— Гвардейцы! И Ленин на знамени… Такая честь! — На лице комдива смешались тогда счастливое волнение и крайняя озабоченность. — А мы ночью приказ получили. Опять отошли на новый рубеж…
Тогда полки вели тяжелые оборонительные бои на восточном берегу Истры. Но после этого сообщения все как бы обрели новые силы, новую решимость, почувствовали новую ответственность.
Бронников оставил оттиск газеты у себя, и вскоре о праздничной новости узнали в полках. А Белобородов самым первым поздравил с гвардейским званием Николая Гавриловича Докучаева. Ну как же! Командир полка Докучаев стал гвардейцем второй раз в жизни: он, рядовой Преображенского гвардейского полка, воевал с немцами еще в первую мировую войну.
В помещение вошел лейтенант в закопченном полушубке. Он стал в дальнем углу и безмолвно, выжидающе смотрел оттуда на комдива. Наконец тот обратил внимание на вошедшего и сказал ему очень сердито:
— Не разрешаю! Можете идти. Занялись бы лучше более полезным делом!
Лейтенант в полушубке выслушал этот выговор, сразу повеселел, повернулся и вышел, не желая скрывать, что очень обрадован строгим запретом.
Бронников объяснил мне, что решается судьба текстильной фабрики. Там уже все подготовлено к взрыву, фугасы заложены под стены и трубы, на сей счет есть строгий приказ сверху. Но комдив взял ответственность на себя, задержал исполнение приказа какого-то генерала то ли инженерной, то ли другой службы. Комдив упрямо не позволяет саперам взорвать фабрику и клянется, что не ступит назад ни шагу.
Однако новое донесение с передовой сильно встревожило комдива. Он наскоро собрался, кивком позвал адъютанта Власова и уехал на передовую. Бронников вздохнул и сообщил мне, что комдив не спал уже три ночи подряд.
Фашисты наращивали силу своих ударов, и через несколько дней бои достигли еще большего напряжения. В Нефедьеве шел бой за каждую избу. Командир полка М. А. Суханов, отрезанный от своих и, к счастью, не замеченный фашистами, сидел на колокольне церкви в соседнем селении Козино и продолжал оттуда корректировать огонь, вызванный им на себя.
— Понимаете, браточки? — устало, но твердо сказал комдив, стоя в окопе на околице деревни Нефедьево, наполовину захваченной противником. — Ну некуда нам отступать. Нет такой земли, куда мы можем отойти, чтобы нам не стыдно было смотреть в глаза нашим людям.
Дивизия еще ни разу не отступила без приказа, а отступая, не потеряла ни одного орудия. В минуты, когда силы людей бывали напряжены до предела и положение становилось критическим, Белобородов не уходил с передовой. Он умеет подбодрить бойцов сердечным словом. Он может отдать боевой приказ тоном отеческого совета, не по-уставному назвать капитана Романова Иваном Никаноровичем, и от этого приказ ничуть не теряет своей категоричности и суровости. Он может сперва расцеловать геройского разведчика Нипаридзе, а затем чинно объявить ему благодарность и сообщить, что тот представлен к награде.