Белобородов по-прежнему был в форме полковника, однако не только командиры, но и бойцы дивизии прослышали о его генеральском звании. Может, потому, что одновременно с этим приказом все они стали гвардейцами?
Боец с забинтованной головой, подталкиваемый более робкими товарищами, подошел к комдиву:
— Разрешите, товарищ генерал, обратиться по причине сильного обстрела. Дальневосточники беспокоятся. Чересчур опасно. Разрешите, товарищ генерал, пригласить к нам в землянку…
По- видимому, землянка эта, вырытая в крутости прибрежного холма, уцелела с осени, ее отрыли и оборудовали пулеметчики укрепленного района, которые оборонялись здесь 24–25 ноября.
Первую полковую пушку уже удалось переправить на тот берег, дела шли на поправку, и настроение у комдива соответственно поднялось. Боец, сидевший на корточках при входе в землянку, перечитывал письмо. Выяснилось, что письмо от невесты; комдив подшучивал, неназойливо расспрашивал бойца о его мирном житье-бытье. Но настроение комдива сразу испортилось, когда он ненароком узнал, что бойцы сидят без хлеба, их кормили только холодной картошкой.
Михаил Васильевич Бронников давно служит и дружит с Белобородовым. Так вот, Бронников не помнит случая, чтобы комдив потерял самообладание даже в самые критические минуты. Но когда комдив узнавал о нерасторопности или трусости кого-то, кто оставил бойцов без хлеба, он был вне себя.
— Ненавижу… — Белобородов даже побледнел от негодования. — Герои воюют натощак. А кто-то дрыхнет или прячется. Смотреть ни на кого не хочу и слушать ничего не буду!
Комдив вышел из землянки, расстроенный сверх меры, не дослушав объяснений прибежавшего туда батальонного штабиста. Кто-то в дивизии оказался недостойным звания гвардейца, а Белобородов — слишком горячий патриот своей дивизии, чтобы он мог с этим примириться.
Позже, когда комдив стоял на берегу Истры, к нему подошел кто-то из штаба полка и доложил, что хлеб в батальон доставлен. А кроме того, прибыли старшины, повара и притащили термосы, бидоны. В термосах — щи с мясом, в одном бидоне — сладкий чай, а в другом — продукт номер шестьдесят один (в переводе с интендантского языка на русский этот продукт именуется водкой).
Пушки, переправленные на западный берег, помогли там Романову закрепиться. Саперы старшего лейтенанта Трушникова воспользовались тем, что напор воды ослабел. Они пустили в дело переправу, и теперь на подмогу батальону Романова и бойцам Докучаева, которые перешли Истру левее, торопились новые роты.
Вскоре на западный берег перебрались и комдив, и комиссар Бронников, и группа артиллерийских офицеров во главе с Погореловым и Осипычевым. На радостях Белобородов называл сапера Трушникова не иначе, как Толей.
Комдив наблюдал за переправой, стоя у подножия заснеженного кургана, близ монастыря.
Начальник дивизионной разведки Тычинин вручил комдиву захваченный его разведчиками и уже переведенный приказ командира дивизии СС «Рейх» Биттриха от 2 декабря. Фашистский генерал исчислил в часах и минутах темп немецкого наступления на Москву. Но Белобородов вместе со своими дальневосточниками властно перечеркнул все это аккуратное расписание.
Комдив подбадривал тех, кто принял ледяную ванну, и старшины выдавали всем невольным «моржам» двойную, «наркомовскую» норму водки. По приказу Белобородова купальщики наматывали сухие портянки, сушили валенки, наскоро обсыхали у догорающих домов, которые напоследок играли роль костров: в такой мороз надобно согреться изнутри и снаружи. Роль костра играл и немецкий танк.
Ну а кроме «моржей», которым комдив приказал греться-сушиться, все остальные торопились на запад, подгоняемые свежим ветром наступления. И только мне предстоял путь назад, в штаб армии. Там помогли связаться по телефону с Москвой, и мне выпала обязанность первому сообщить в печати о судьбе Истры и Нового Иерусалима…
КАК СЛОЖИЛАСЬ ПЕСНЯ
За мою довольно долгую жизнь в литературе мне привалило большое счастье написать несколько стихотворений, которые были переложены на музыку и стали всенародными песнями, потеряв имя автора. К числу таких песен относятся «Чапаевская», «Конармейская», «То не тучи, грозовые облака», «Рано-раненько», «Сирень цветет», «Песня смелых», «Бьется в тесной печурке огонь…» и некоторые другие.
Все эти песни — и те, что были написаны до войны, и те, что родились в дни Великой Отечественной войны, — были адресованы сердцу человека, отстаивавшего или отстаивающего честь и независимость своей социалистической Родины с оружием в руках.
Как создавались эти песни? Каждая по-своему. Но есть у них нечто общее — были они написаны как стихи для чтения, а потом, переложенные на музыку, стали песнями.
Расскажу историю песни, которая родилась в конце ноября 1941 года после одного очень трудного для меня фронтового дня под Истрой. Эта песня «Бьется в тесной печурке огонь…». Если я не ошибаюсь, она была первой лирической песней, рожденной из пламени Великой Отечественной войны, принятой и сердцем солдата, и сердцем тех, кто его ждал с войны.
А дело было так. 27 ноября мы, корреспонденты газеты Западного фронта «Красноармейская правда», и группа работников Политуправления Западного фронта прибыли в 9-ю гвардейскую стрелковую дивизию, чтобы поздравить ее бойцов и командиров с только что присвоенным им гвардейским званием, написать о боевых делах героев. Во второй половине дня, миновав командный пункт дивизии, мы проскочили на грузовике на КП 258-го (22-го гвардейского) стрелкового полка этой дивизии, который располагался в деревне Кашино. Это было как раз в тот момент, когда немецкие танки, пройдя лощиной у деревни Дарны, отрезали командный пункт полка от батальонов.
Быстро темнело. Два наших танка, взметнув снежную пыль, ушли в сторону леса. Оставшиеся в деревне бойцы и командиры сбились в небольшом блиндаже, оборудованном где-то на задворках КП у командира полка подполковника М.А. Суханова. Мне с фотокорреспондентом и еще кому-то из приехавших места в блиндаже не осталось, и мы решили укрыться от минометного и автоматного огня на ступеньках, ведущих в блиндаж.
Немцы были уже в деревне. Засев в двух-трех уцелевших домах, они стреляли по нас непрерывно.
— Ну а мы что, так и будем сидеть в блиндаже? — сказал начальник штаба полка капитан И.К. Величкин. Переговорив о чем-то с командиром полка, он обратился ко всем, кто был в блиндаже: — А ну-ка, у кого есть «карманная артиллерия», давай!
Собрав десятка полтора ручных гранат, в том числе отобрав и у меня две мои заветные «лимонки», которые я берег на всякий случай, капитан, затянув потуже ремень на своей телогрейке, вышел из блиндажа.
— Прикрывайте! — коротко бросил он.
Мы тотчас же открыли огонь по гитлеровцам. Величкин пополз. Гранаты. Взрыв, еще взрыв, и в доме стало тихо. Тогда отважный капитан пополз к другому дому, затем — к третьему. Все повторилось, как по заранее составленному сценарию. Вражеский огонь поредел, но немцы не унимались. Когда Величкин вернулся к блиндажу, почти смеркалось. Командир полка уже выходил из него: КП менял свое расположение.