Он посмотрел через плечо. Буш все еще был в телефонной будке и быстро говорил в трубку. Человек за прилавком наклонился над программой скачек, изо рта у него торчала зубочистка. У края прилавка мальчик пил яичный коктейль. Карелла вдохнул застоявшийся воздух кондитерской. Дверь телефонной будки открылась, и Буш вылез, вытирая лоб. Он кивнул продавцу и вышел на улицу к Карелле.
— Ну и жарища в этой будке, — сказал он.
— Все в порядке? — спросил Карелла.
— Конечно, — сказал Буш. Он подозрительно посмотрел на Кареллу. — А почему что-то должно быть не в порядке?
— Я просто так спросил. С чего начать, как ты думаешь?
— Это будет не так-то легко, — сказал Буш. — Это мог сделать любой недовольный дурак.
— Или любой преступник.
— Лучше бы мы оставили это дело Отделу расследования убийств. У нас дел выше головы.
— Мы даже еще не начали, а ты уже говоришь, что у нас дел выше головы. Что с тобой делается, Хэнк?
— Ничего, — сказал Буш, — просто я думаю, что полицейские не очень-то умны, вот и все.
— Приятное высказывание для полицейского.
— Это правда. Слушай, это звание детектива — куча дерьма, и ты это сам знаешь. Все, что нужно детективу, — пара крепких ног и упрямство. Ноги таскают тебя по всем помойкам, какие тебе нужны, а упрямство не дает наплевать на это дело. Механически идешь по каждому следу, и, если повезет, где-нибудь улыбнется удача. Потом начинай сначала.
— А мозги во всем этом не участвуют?
— Очень мало. Полицейскому не нужно много мозгов.
— Ладно.
— Что — ладно?
— Ладно, я не хочу спорить. Если Риардон погиб, пытаясь задержать кого-нибудь…
— Вот это тоже раздражает меня в полицейских, — вставил Буш.
— Ты прямо ненавидишь полицейских, верно? — спросил Карелла.
— В этом проклятом городе все ненавидят полицейских. Думаешь, кто-нибудь уважает копа? Символ закона и порядка, как же! Каждый, кто заплатил штраф за то, что не там поставил машину, автоматически начинает ненавидеть полицейских. Это именно так.
— Но так не должно быть, — сердито сказал Карелла. Буш пожал плечами.
— Меня раздражает в полицейских то, что они не говорят по-английски.
— Что?!
— «На месте преступления»! — передразнил Буш. — Полицейский язык. Ты когда-нибудь слышал, чтобы полицейский сказал: «Мы поймали его»? Нет. Он говорит: «Мы задержали его на месте преступления».
— Никогда не слышал, чтобы полицейский говорил: «Мы задержали его на месте преступления», — сказал Карелла.
— Я говорю насчет официальных источников, — сказал Буш.
— Это другое дело. Все стараются говорить красиво, если это будет опубликовано.
— Особенно полицейские.
— Почему бы тебе не сдать свой значок? Стал бы таксистом или что-нибудь вроде этого?
— Я об этом подумываю. — Буш неожиданно улыбнулся. Он все время говорил своим обычным тихим голосом, и теперь, когда он улыбался, трудно было представить себе, что он только что сердился.
— Я думаю, надо начать с баров, — сказал Карелла. — Если это действительно месть, это мог быть кто-нибудь по соседству. В барах мы могли бы что-нибудь узнать, кто знает?
— Хоть пива выпью, — сказал Буш. — Хочу пива с начала дежурства.
Бар, как тысячи ему подобных, назывался «Трилистник»[14]. Он находился на Кальвер-авеню, между ломбардом и китайской прачечной. Бар работал всю ночь, и это нравилось ирландцам, живущим в районе Кальвер-авеню. Иногда в «Трилистник» случайно заходил какой-нибудь пуэрториканец, но подобные экскурсии не встречали одобрения у завсегдатаев бара, имевших горячие головы и сильные кулаки. Полицейские часто заглядывали сюда: не ради удовольствия, так как пить во время несения службы строго воспрещалось, а чтобы убедиться, что вспыльчивость клиентов и виски не привели к драке. Теперь стычки в этом ярко раскрашенном баре происходили гораздо реже, чем в добрые старые времена, когда район впервые испытал наплыв пуэрториканцев. В то время пуэрториканцы, плохо говоря по-английски и слабо разбираясь в вывесках, по неведению своему часто забредали в «Трилистник». Стойкие защитники «Америки для американцев», будучи не в курсе того факта, что пуэрториканцы — тоже американцы, провели много вечеров, кулаками защищая свою точку зрения. Бар часто орошался кровью. Но это было в добрые старые времена.
В плохие новые времена вы могли ходить в «Трилистник» целую неделю и увидеть не более одной-двух разбитых голов.