Можешь мне верить или нет, но я назвал тебе главную причину, по которой я выбрал для своих каникул эти негостеприимные места. Вокруг Дюны, подступая к самому городку, веками шумят леса. Сосновые боры — спокойные, тихие и безопасные. Примерно так я о них и думал; откуда мне было знать, что на самом деле происходит в Дюне и окружающих ее лесах. Впрочем, об этом никто из нездешних и не догадывался. Мне же вскоре предстояло многое об этом узнать.
Уже на станции меня ожидал сюрприз. Я приехал узкоколейкой. Раз в неделю в ту сторону идет поезд, и я был его единственным пассажиром. В резном кресле, стоящем прямо на перроне, дремал старик. Пряди седых, слипшихся волос беспорядочно спадали на лицо и красную шею. Услышав гудок, он пошевелился и сонно глянул в сторону поезда. Когда я вышел из вагона, он вдруг встал и с неожиданной энергией заковылял ко мне.
— Сердечно вас приветствую в наших местах, господин… — он запнулся, пристально вглядываясь в мою идентификационную карточку, — господин Франк. Я очень рад.
Он действительно широко улыбался, ощерив желтые зубы. Его физиономия была отталкивающей: красная, пятнистая кожа, покрытая сыпью шишек и наростов; один глаз заплыл и открывается с трудом, второй покрыт сеткой фиолетовых прожилок. Когда-то его лицо, вероятно, было обычным ухоженным лицом интеллигента, вроде тех лиц, которые можно увидеть в старых энциклопедиях. Было, пока не превратилось в эту омерзительную маску.
— Вы меня с кем-то путаете, — сказал я немного хрипло, как всегда при внезапном волнении или замешательстве. Когда я попытался обойти старика, он остановил меня решительным движением руки.
— Нет, Франк. Я ждал именно вас.
— Этого не может быть. Я оказался здесь совершенно случайно, только потому, что ближайший поезд шел именно в Дюну. Мне нужно было на побережье. Поэтому…
— Поверьте мне, случайность — проявление закономерности. Рано или поздно сюда должен был приехать человек вроде вас.
— Вот как… — Я остановился в нерешительности.
— Я отведу вас на квартиру. Если вы ничего не имеете против…
— Вы меня очень обяжете. Я никого здесь не знаю.
Он вел меня узкой тенистой улочкой. Я привык видеть руины и заброшенные дома, но то, что увидел здесь, произвело на меня исключительно удручающее впечатление. Вдоль заросшей сорняками мостовой сплошными рядами тянулись трухлявые рассыпающиеся хибары.
— Вы… вы и в самом деле ЭФ? — неуверенно спросил старик, с нескрываемым удовольствием рассматривая карточку на моей груди. Такие вопросы задавали мне сотни раз, и у меня был подготовлен целый ряд вариантов ответа.
— Вы думаете, это, — я указал на карточку, — легко подделать? Да и стоит ли этим заниматься, чтобы взвалить на себя столько нелегких в конце концов обязанностей?
— Простите, я неудачно выразился. А что до этих… обязанностей, то многие вам из-за них завидуют.
— Я охотно поменялся бы с ними местами. И занимался бы этим только тогда, когда есть желание.
Я уже как-то говорил тебе об этом, Артур, и хочу повторить снова: быть полноценным мужчиной, клейменным, как бык-производитель, буквой “Ф”, если не беда, то что-то уже близкое. Можно смириться с обязанностями донора; процедуру раздачи капсул со спермой женщинам, в них нуждающимся или просто упорствующим в безнадежных попытках, тоже можно перенести. Хуже всего кривые взгляды как мужчин, так и — женщин, полные неприязни и зависти, а нередко и явной враждебности, и разговоры, стихающие при моем появлении. Мы, ЭФы, чувствуем себя настолько иными перед молчаливой солидарностью ЭНов, что охотнее всего проводим время в своем кругу. Не знаю, поверишь ли ты мне, но я несколько раз избежал смерти только благодаря устрашающе жестокому законодательству: ведь суд вынесет смертный приговор любому, кто посягнет на мою жизнь или здоровье. И это логично — нет ничего, что было бы более ценным для рода человеческого, чем ЭФ. И все же я искренне завидую тебе из-за твоей буквы “Н”.
Мой гид привел меня на весьма даже приличную квартиру у самого рынка. Здесь выложенную потрескавшимися бетонными плитами площадь окружали каменные домики: их фасады еще хранили следы прежней красоты. Посреди рынка гордо возносилась полуразрушенная башня ратуши. Воистину, грустное это было зрелище. Оно напомнило мне одну опрятную старушку, которую я как-то встретил, ее посиневшее и помятое лицо еще сохраняло правильность черт и беспокойный блеск кокетливого когда-то взгляда.
Моей хозяйкой была Хуана. Ее пятилетний сын — единственный ребенок в городе — был наглядным доказательством способности к деторождению этой необыкновенной женщины. Стройная, но вместе с тем рослая, она была сотворена для материнства. Светлые волосы, серо-зеленые глаза и выдающиеся скулы указывали на нордическое происхождение ее предков. Но более всего меня поразила кожа этой женщины: она была идеально гладкой, без трещин, сыпи, язв, что чаще всего встречается, слегка желтоватого цвета и бархатистой на ощупь. Я убедился в этом в первую же ночь — она пришла ко мне без всяких церемоний, даже не предупредив заранее сбросила платье, приподняла край одеяла и легла в постель. Все это так, как будто если встречаются два разнополых ЭФа, то ничем иным они заниматься не могут. Тогда-то я понял, почему Гудвин (так зовут встретившего меня на станции старика) привел меня прямо к ней. Что мне оставалось делать? Я подчинился их воле. Опять этот проклятый прагматизм! Летели тяжелые, набухшие сном часы, ветер стучал расшатавшимися ставнями, в соседнем доме гудела топка городской дистилляторной, а ей все было мало. Только на рассвете прогнувшийся от тяжести матрас приподнялся наконец на несколько сантиметров, и я погрузился в глубокий сон.