Вы спросите, достойные, как вырвался” Рогальт из боя, с заклятого Гаротом холма? Вспомните: оживленные чарами Гарота павшие воины Мозиза расступились, давая дорогу ужасным обитателям Ноктгаарда, оживающим ночью деревам. Хотели они растерзать Рогальта, уже огромный древотруп стиснул на его горле руки-ветви, когда услышал слова рыцаря: “Месть! Месть!” Тот, кто кричит эти слова в последний миг. жизни своей, близок становится тем, что мести ради злой мощью Ноктгаарда столетия назад превращены в дерева и ждут, когда отомстить смогут потомкам своих победителей! Почуяв обуявшую рыцаря жажду мести, священную для древотрупов, чудовища разжали руки. Утром очнулся рыцарь посреди недвижного леса и вновь пустился в погоню, не тратя времени на погребение друзей. И крадется он теперь среди руин к врагу своему, подняв меч.
XXXIII.Гарот долго колебался. Он так жаждал отыскать черный камень. Стоит прочитать вырезанные на камне слова, и он станет сильнейшим из смертных. Но Гарот знает, что Орноф сказал правду. Чует силу Баангноста, знает, что не сможет стать владыкой камня, что это камень овладеет им.
Столько лет прошло в трудах и поисках, что же, все было напрасно? Маг стискивает зубы, крепко зажмуривается, не видя, как Рогальт приближается на три шага, на два, на шаг, заносит меч…
— Ты победил, Орноф! — кричит Гарот, отшвыривая Баангност. Маг избежал искушения. И в этот миг меч Рогаль-та пронзает его сердце. Ужасный крик. Столб огня вздымается к злому небу Ноктгаарда, а когда дым рассеивается, среди камней не видно тела последнего мага Эстарона.
XXXIV.Рогальт долго стоит, уронив руки. Он отомстил, исполнил клятву отца. Можно уходить. Но взгляд его останавливается на черном камне. Рыцарь отворачивается, но вожделение жжет его сердце. Он помнил, что это за камень, сколько несчастий он вызвал, но слабее воля у рыцаря, чем воля убитого им мага. Он протягивает руку…
— Этот камень — плата мне за трусцы отца и деда, за жизнь мою, отданную Ущелью Туманов! — кричит он, чтобы заглушить в себе сомнения. — Могу же я, поразив врага, забрать добычу?
Он прячет камень под плащ и, вскочив на коня чернокнижника, исчезает вдали.
Куда спешишь, рыцарь? Ты скачешь в ночи, но ночь тебе отныне не страшна. Тьма стала твоей матерью. В крепости Гостиград кровавым блеском разгорается Королевский Кристалл. Великое он тебе пророчит будущее. Ты созовешь рыцарей, свергнешь короля Гуромира и много лет будешь править, сея ужас, пока однажды твой собственный сын не вонзит тебе в грудь кинжал. Междоусобные войны покроют трупами поля, пожары охватят города и села. Орды Воргстерна докатятся до самого Торега, Маронар захватит скалистые горы Астгорга и Устгорга. И никто уже не спасет королевство. Захватят его враги, а здесь, на лоскутке былой державы, короля-куклу будут короновать обесславленной короной предков…
Благородные господа, вы хотите знать конец песни моей? Сам Мирлан допишет его когда-нибудь. Почему ты вскочил, король, почему багровеет от гнева лицо твое? Никто в этом замке не решался говорить тебе правду в глаза!.. Зовешь стражу? Но что ты можешь сделать мне, старцу? Убить? Разбить лютню, которую мои предки получили в дар от самого Мирлана? Только владелец Баангноста решился бы на такое.
А ты слаб, король. До чего же ты слаб и жалок…
ПереводАлександра Бушкова
Анджей Зимняк
ПИСЬМО ИЗ ДЮНЫ
Дорогой Артур!
Лето, а вместе с ним и каникулы заканчиваются, но я все еще не могу решиться уехать из Дюны, этого сонного приморского городка. Здесь небольшие кирпичные домики ломаными рядами стоят вдоль мощеных улочек, утопающих в тени и застоявшейся тишине. Упрямая сорная трава вездесущими ростками пробивается между плитами тротуаров, в трещинах стен — везде, где ветер навеял хоть немного земли. Некоторые оконные проемы забиты неструганными досками; в другие вставлены осколки стекол, выкопанные, вероятно, на старых мусорных свалках. За этими печальными витражами мелькают обезображенные лица, а по вечерам только мигающий желтый свет указывает на теплящуюся там жизнь.
Так внешне выглядит Дюна, выросшая на языке плодородной земли, намытом давно высохшим потоком, стиснутая песчаными холмами, с домами, рассыпанными как горсть кубиков по дну спадающей к обманчиво синему морю долины.
Я, наверное, говорил тебе о своих планах путешествия на север. Все началось много лет назад, еще в детстве — тогда мне в руки случайно попала книжка, воспевающая очарование чудных тихих лесов, где огромные сосны царственно возвышаются над редкими островами кустарников. Там иногда внезапный порыв ветра с моря рассеивает пахучий воздух над вересковыми коврами, и тогда кроны стройных деревьев танцуют медленно и величаво. Не слышно шелеста и трепетания листьев, а только глухой гул — песня миллионов сосновых иголок. На самом дне лощины, куда полого спускаются ощетинившиеся молодым перелеском округлые пригорки, блестит поверхность воды. Я читал об этом с горящими глазами и пылающим лицом. Меня пленяла непонятная тишина лесных дебрей. Ведь тихий лес — мертвый лес! Куда подевались мириады цикад и кузнечиков с их беспрестанным концертом? Я сам должен был вкусить этой удивительной тишины в живом зеленом лесу, которая была всегда — леса молчали здесь не по вине человека.
Несбывшиеся детские мечтания маленькой, но докучливой занозой сидят в душе взрослого, возбуждая тоску по чему-то упущенному и утраченному, и постепенно сводят нас с ума. Эти мечты и заставили меня собрать рюкзак и уехать на север. И вот я здесь — в тихих, но живых лесах. Правда, как это обычно бывает, оказалось, что исполнение давних грез не стоило даже части усилий, затраченных на их претворение в жизнь. Ну что ж, я считаю, что каждый должен испытать это на собственной шкуре.
Можешь мне верить или нет, но я назвал тебе главную причину, по которой я выбрал для своих каникул эти негостеприимные места. Вокруг Дюны, подступая к самому городку, веками шумят леса. Сосновые боры — спокойные, тихие и безопасные. Примерно так я о них и думал; откуда мне было знать, что на самом деле происходит в Дюне и окружающих ее лесах. Впрочем, об этом никто из нездешних и не догадывался. Мне же вскоре предстояло многое об этом узнать.
Уже на станции меня ожидал сюрприз. Я приехал узкоколейкой. Раз в неделю в ту сторону идет поезд, и я был его единственным пассажиром. В резном кресле, стоящем прямо на перроне, дремал старик. Пряди седых, слипшихся волос беспорядочно спадали на лицо и красную шею. Услышав гудок, он пошевелился и сонно глянул в сторону поезда. Когда я вышел из вагона, он вдруг встал и с неожиданной энергией заковылял ко мне.
— Сердечно вас приветствую в наших местах, господин… — он запнулся, пристально вглядываясь в мою идентификационную карточку, — господин Франк. Я очень рад.
Он действительно широко улыбался, ощерив желтые зубы. Его физиономия была отталкивающей: красная, пятнистая кожа, покрытая сыпью шишек и наростов; один глаз заплыл и открывается с трудом, второй покрыт сеткой фиолетовых прожилок. Когда-то его лицо, вероятно, было обычным ухоженным лицом интеллигента, вроде тех лиц, которые можно увидеть в старых энциклопедиях. Было, пока не превратилось в эту омерзительную маску.
— Вы меня с кем-то путаете, — сказал я немного хрипло, как всегда при внезапном волнении или замешательстве. Когда я попытался обойти старика, он остановил меня решительным движением руки.
— Нет, Франк. Я ждал именно вас.
— Этого не может быть. Я оказался здесь совершенно случайно, только потому, что ближайший поезд шел именно в Дюну. Мне нужно было на побережье. Поэтому…
— Поверьте мне, случайность — проявление закономерности. Рано или поздно сюда должен был приехать человек вроде вас.
— Вот как… — Я остановился в нерешительности.
— Я отведу вас на квартиру. Если вы ничего не имеете против…
— Вы меня очень обяжете. Я никого здесь не знаю.
Он вел меня узкой тенистой улочкой. Я привык видеть руины и заброшенные дома, но то, что увидел здесь, произвело на меня исключительно удручающее впечатление. Вдоль заросшей сорняками мостовой сплошными рядами тянулись трухлявые рассыпающиеся хибары.