Мое внимание, как и в прежних полетах, было обращено не на то, чтобы внимательно следить за воздухом и все замечать первым, а главным образом на то, чтобы сохранить свое место в строю. Правда, опыт проведенных боев даром не пропал: занятый строем, я все же успевал скользить взглядом по сторонам, окидывая верхнюю и нижнюю полусферы. Собранность, красота строя при этом, естественно, нарушалась, но разве боевой порядок — самоцель? Чтобы лучше разглядеть бомбардировщиков, я немного увеличил интервал, оттянулся от Трубаченко в сторону по фронту — и насколько легче и свободней стало мне вести наблюдение за воздухом! Но сохранять свое место в строю — требование уставное, и я снова прижался к командиру. Трубаченко вдруг круто повернул голову. Я проследил за его движением и понял в чем дело: на стороне солнца маячила большая группа японских истребителей. Строй эскадрильи сразу разомкнулся в ширину, очевидно, все заметили противника. Не успел я сделать и полного поворота головы, как группа японцев начала возрастать в размерах. Снижаясь, вражеские истребители шли прямо к середине нашей колонны. Командир эскадрильи, защищая бомбардировщиков, развернулся навстречу нападающим И-97, увлекая за собой всех остальных летчиков.
Как ни трудно было различать самолеты врага, прикрывавшиеся солнцем, все же удалось заметить, что в нападение на наших бомбардировщиков перешли далеко не все японские истребители — не менее десятка их продолжало оставаться на высоте. Между тем вся эскадрилья, следуя за командиром, уже схлестнулась с группой напавших японцев.
Я отчетливо увидел, как вражеские истребители, задержавшиеся на высоте, устремились на колонну наших бомбардировщиков, которые остались теперь без прикрытия.
Связанные боем, мы попали в ловушку, умело расставленную опытным противником. Несколько секунд — и бомбардировщики подвергнутся сокрушительному удару. Я попытался было вырваться из клубка боя, но не смог: у меня в хвосте засел японец. Вдруг один наш «ястребок», точно рыба, выскользнул из сети и устремился на защиту бомбардировщиков. Один против десятка? Японец, засевший в хвосте, от чьей-то спасительной очереди вспыхнул, я бросился вслед за одиночкой. Это был Красноюрченко. Три звена японских истребителей висели над нами сзади. Мы вдвоем должны были преградить им путь…
Так появилась вторая группа — группа непосредственного прикрытия бомбардировщиков, в то время, как командир и остальные летчики эскадрильи составляли ударную группу. Это был зародыш нового боевого порядка истребителей при совместных действиях с бомбардировочной авиацией.
Три звена, оставленные японцами для решительного удара, не замедлили с нападением.
«Снимут нас, потом начнется расправа с СБ», — эта острая, безжалостная мысль пронзила меня, едва я увидел, с каким проворством и непреклонностью И-97, имея превосходство в высоте, бросились к нам. Развернуться, подставить лбы своих самолетов? Это ничего не даст. Они все равно прорвутся. «Что же предпринять, что?» Продолжать полет в хвосте бомбардировщиков, огрызаясь по возможности, — значило подставить себя под расстрел и ровным счетом ничего не добиться: противник ударит по бомбардировщикам прежде, чем они сумеют поразить цели на горе Баин-Цаган, и поддержка, так необходимая нашим наземным войскам, не будет обеспечена…
Никто и никогда не пытался мне объяснить, что такое интуиция воздушного бойца; да, вероятно, я бы и не очень прислушался к рассуждениям на столь малоконкретную тему. А в бою мгновенная реакция, опережая мысль, влечет за собой неожиданную, резкую эволюцию машины. В следующий миг сознание как бы озаряется решением, прекрасно отвечающим всей логике развития боя. Только после этого я сумел оценить роль интуиции в воздушной схватке. Именно так произошло в те секунды. Мы оба, Красноюрченко и я, воевали тринадцатый день, что, безусловно, послужило решающей причиной и объяснением нашего внезапного и одновременного броска в одну сторону — вверх, на солнце. Круто, стремительно отвалив, мы создали впечатление, будто не выдержали натиска противника и спасаемся бегством. Я не успел ещ5 закончить маневр и держал машину в развороте с набором высоты, как ясная мысль о следующем нашем действии, внезапном и точном, воодушевила меня, придав всем движениям какую-то холодную расчетливость.
И все подтвердилось.
Конечно, японские истребители преследовать нас не стали. Да и зачем? Они же прекрасно понимали, что если мы, имея запас высоты, захотим выйти из боя, то догнать нас они не смогут. А главное было в другом: перед японцами открылась самая важная цель — впереди без всякого прикрытия шла колонна советских бомбардировщиков, на хвост которой, разбившись по звеньям, они и пошли без промедлений.
«Толково делают!» — не без восхищения подумал я, невольно оценивая зрелость их тактического приема, говорящего между прочим и о том, что схема вооружения наших бомбардировщиков СБ знакома истребителям противника гораздо лучше, чем нам — расположение огневых точек на японских самолетах. Сейчас одно звено вражеских истребителей, нападая сверху, намеревалось привлечь на себя огонь наших стрелков и дать тем самым возможность двум другим звеньям подойти к строю СБ и расстреливать их снизу, с задней нижней полусферы, где бомбардировщики менее всего защищены. Оказавшись в стороне и выше истребителей противника, мы понимали, что японцы, увлеченные погоней за беззащитными, как им, вероятно, казалось, бомбардировщиками, нас не видят и, верные своему правилу, будут стрелять наверняка, только с короткого расстояния. Мы должны, обязаны были тоже бить наверняка, чтобы опередить коварный удар. И, прикрываясь солнцем, мы пошли на два нижние звена противника.