— А почему в пример не поставил Чкалова?
— Мы ведь не испытатели… Серов — боевой летчик-истребитель, и нам как-то ближе… Нет, Василий Васильевич, когда говорят: у такого-то врожденный талант, такой-то особо одарен, то я лично думаю, что это пережиток прошлого… Наверняка при коммунизме условия жизни сотрут деление людей на талантливых и простых смертных. Такое деление унижает человека, обрекает на пассивность. Вот я, например, и не мечтал стать летчиком. Что же, выходит, теперь из меня не может получиться истребитель? Так? Никакое предчувствие таланта меня не посещало, это точно!
— Что из тебя получится — не знаю, — сказал Василий Васильевич очень серьезно, — а талант — как деньги. Или есть, или нет.
— Да ведь и деньги у нас трудом наживаются…
Этого сильного и мужественного человека губила водка. У всех в памяти был недавний случай, когда Василий Васильевич чуть было не расстался с авиацией. После грубого проступка, совершенного в пьяном виде, его отстранили от командования, вызывали в Москву и хотели уволить из армии. Василий Васильевич заверил, что с завтрашнего дня о нем ничего плохого никто не услышит. Ему поверили. Вечером того же дня он напился до бесчувствия и учинил громкий скандал. И снова предстал перед высоким начальником, которому обещал исправиться.
— Вы не сдержали своего слова: напились и устроили дебош, — сказал начальник. — Вам больше доверять нельзя!..
— Позвольте! Я вам обещал исправиться с сегодняшнего дня, а напился вчера. Так что мое обещание еще не нарушено.
— Хотите выкрутиться, поиграть словами? Не выйдет!..
— Я говорю только то, что было, и прошу мне верить.
Только из уважения к высокому летному мастерству Василия Васильевича оставили в авиации и предупредили в последний раз.
Вот уже несколько месяцев после этого случая он держался, как сам говорил, в «норме», а сегодня «норма» заколебалась. Тяжело и горько было думать, что этот прекрасный летчик, опытный командир и хороший товарищ может запить в ответственный для эскадрильи момент.
Я уже отдыхал, когда он подошел и, грузно опускаясь на свою кровать, сказал:
— Что, комиссар, задумался? Грустишь?
— А тебе весело?
Он меня понял и с прямотой, ему присущей, сказал в сердцах:
— Не выдержал, согрешил. Обидно: все с Грицевцом уехали, а нас здесь, как прокаженных, высадили.
Он горестно покрутил своей большой головой, очень прямо посаженной на широкие плечи, предвкушая сон, сладко вытянулся.
— Давай-ка, комиссар, спать! Утро вечера мудренее, — и под нос замурлыкал:
— Это что, твоя молитва на сон грядущий? — спросил я, не сдерживая улыбки.
— Успокаиваю себя. Не терплю безделья и неопределенности.
Что правда, то правда, — и по себе, и по поведению других летчиков я мог заметить, как гнетет людей эта неопределенность, неясность обстановки, когда, кажется, нет для всех разумного, полезного занятия. Прискорбно, что первой жертвой этого настроения стал сам командир. Для себя же я твердо наметил: завтра же, с утра, расскажу людям о прошедшей сессии Верховного Совета. Особенно подробно надо остановиться на заявлении нашего правительства о решимости защищать границы дружественной нам Монголии… Далее: надо составить план занятий с летным составом хотя бы на пару дней. Занятия начать завтра же…
Обо всем этом я тут же говорю Василию Васильевичу.
— Разумно, — отвечает он сонным голосом.
И тотчас же раздалось его сладкое похрапывание.
Утром вставать никому не хотелось: давала себя знать разница в поясном времени.
Командир угрюмо уставился на часы.
— Да, два часа ночи. Москва сейчас крепко спит…
Он не спеша перевел стрелки (по местному времени семь утра), вынул из брюк серебряный портсигар (подарок за отличные успехи в полетах), но тут же уронил на пол. Звон упавшего портсигара разбудил всех.
— Кто хочет завтракать — поднимайтесь, — неповелительно сказал командир.
Перекидываясь отдельными фразами, летчики вели непринужденный разговор. Только я было хотел напомнить командиру о нашей вчерашней договоренности, как вдруг с шумом распахнулась входная дверь, поспешно вошел представитель технической базы гарнизона.
— Все еще спите, нежитесь? — радостно крикнул он на ходу. — Подъем! Всем подъем! На станцию прибывает эшелон с самолетами! Кто его разгружать будет?!
При таком сообщении у летчиков и техников, еще минуту назад придавленных сонной вялостью, словно выросли крылья. Они окружили доброго вестника, тормошили, засыпая вопросами…
Через двадцать минут все были в столовой.
Старший техник эскадрильи подошел к Василию Васильевичу, и мы втроем наметили очередность работ, установив сроки сборки машин. Нельзя терять ни одного часа!
Едва поднялись из-за стола — новая весть: эшелон без остановки проследовал на восток. Василий Васильевич разразился бранью, громкой и яростной. Общее настроение круто изменилось…
А вечером поезд уносил и нас на восток. Там уже ждали новенькие, еще в заводских ящиках И-16. Теперь предстоит собрать эти машины, облетать их и приступить к тренировкам в воздухе.
Новый аэродром находился почти на стыке монгольской и маньчжурской границ. Из-за рубежа веяло горячим дыханием степей. Открытый пустынный массив Забайкалья был удобным районом для базирования авиации.