– Мерталия, Мусолия, Дофалия, – она называла про себя запретные имена. – Онемалия, Зитансия, Голдафейра, Дедалсейра.
Александра ощутила себя вдруг огромной, испытывая нечто вроде материнского гнева, вбирая в себя весь этот притихший сентябрьский мир; веки ее резко открылись.
С севера ударил порыв холодного ветра, сорвал украшавшие отдаленную купальню флажки. В самом конце пляжа, где было больше всего отдыхающих, раздался общий возглас удивления, а потом нервный смех, когда ветер усилился, и небо над городом в сторону Провиденса очистилось и уже казалось плотной полупрозрачной багряной скалой – Геминейя, Гегрофейра, Седаны, Гилтар, Годиб. – У основания этой скалы белые кучевые облака, еще минуту назад мирные, как плавающие на поверхности пруда лилии, вдруг заклубились, края их блеснули мрамором на чернеющем небе. Все вокруг изменилось. Песок с отпечатками ног и ямками, поросший прибрежной травой и ползучим солеросом, на котором покоились ее пухлые босые ступни с искривленными, покрытыми мозолями пальцами, измученные обувью, создаваемой в угоду мужчинам и жестоким требованиям красоты, вдруг окрасился цветом лаванды и под воздействием изменений в атмосфере стал разглаживаться, как накачанная камера, а следы ног на нем проступили, как на негативе. Задевшие ее молодые люди увидели, как летающая тарелка вырвалась из рук и взвилась ввысь воздушным змеем. Они заспешили, собирая транзисторы, упаковки с недопитым пивом, теннисные туфли, джинсы и пластмассовые бутылки с водой. Влюбленная парочка, лежавшая в ложбинке, засуетилась. Девушка никак не могла успокоиться, все еще всхлипывала, а парень торопливо и неумело пытался справиться с крючками на расстегнутом лифчике ее бикини. Коул бессмысленно лаял то в одну сторону, то в другую, от резкого падения давления у него заложило уши.
Вот и огромный равнодушный океан, совсем недавно спокойный до самого Блок-Айленда, ощутил перемену. Водная гладь покрылась рябью, заволновалась там, где ее коснулась тень пронесшейся тучи, и словно загорелась. Мотор катера затарахтел громче. Парусники растворились в море, а сам воздух загудел от общего рева включенных двигателей, вспенивающих воду залива на пути к гавани. Ветер вдруг стих, и затем припустил дождь, большие ледяные капли били больно, как крупный град. Мимо Александры, увязая в песке, пробежала влюбленная парочка, покрытая золотистым загаром; они торопились к машинам, припаркованным в дальнем конце пляжа, за купальнями. Прогремел гром где-то на вершине темного облачного утеса, перед которым быстро проносились гонимые ветром светлые облачка. Они походили то на гусей, то на размахивающих руками ораторов, то на распутанные мотки пряжи. Ливень перешел в частый мелкий дождик и хлестал пенными белыми струями, когда ветер перебирал его пальцами, как струны арфы. Александра стояла неподвижно под холодным дождем и повторяла про себя: «Иэзоилл, Мьюзил, Пьюри, Тамен». Коул скулил у ее ног, запутавшись в веревке. Блестящая шерсть прилипла к телу, он дрожал. Сквозь дождевую завесу она увидела пустой пляж. Отвязала веревку и спустила собаку.
Но Коул испуганно прижался к ее ногам; сверкнула молния, один раз, затем еще и еще. Александра считала секунды до удара грома: пять. По приблизительным подсчетам это означало, что она вызвала бурю в диаметре десяти миль, если удары грома идут из эпицентра. Гром сдержанно пророкотал. Крошечные пестрые песчаные крабы дюжинами вылезли из норок и торопливо пятились боком в кипящее пеной море. Их панцири были того же цвета, что и песок, и крабы казались прозрачными. Александра заставила себя забыть о жалости и с хрустом раздавила одного краба подошвой босой ноги. Принесла жертву. Всегда должна быть жертва. Это один из законов природы. Приплясывая, она давила одного краба за другим. По лицу от линии волос к подбородку струилась вода, и на жидкой пленке светились все цвета радуги, настолько взбудоражена была ее аура. Молния продолжала делать с нее моментальные снимки. Подбородок у нее был раздвоен, и кончик носа тоже – чуть-чуть. Привлекательность ей придавали широкий чистый лоб под светлыми крыльями волос, разделенных прямым пробором и заплетенных в косу, и проницательный взгляд глаз, где совершенно черный магнит зрачка словно отталкивал одноименно заряженный край радужки стального металлического оттенка. У нее были полные, четкого рисунка губы с приподнятыми уголками, и всегда казалось, что она улыбается. К четырнадцати годам Александра выросла до ста семидесяти трех сантиметров и в двадцать лет весила пятьдесят пять килограммов. Теперь ее вес был где-то семьдесят два с половиной. Став ведьмой, она позволила себе не следить за собой.
Как маленькие песчаные крабы казались прозрачными на пестром песке, так и промокшая Александра ощущала себя прозрачной в потоках дождя, растворившись в нем и сравнявшись с его температурой. В небе над морем появились длинные пушистые облачка, гром превратился в тихое ворчание, а водяной поток в теплый дождик. Этот ливень никогда не попадет ни в какие метеокарты. Краб, которого она раздавила первым, все еще шевелил клешнями, как крохотными бледными перышками на ветру. Коул – его страх, наконец, прошел – гонял кругами, все шире и шире, оставляя по четыре отпечатка когтей каждой лапы рядом с треугольным узором лапок чаек, более тонкими следами куликов и пунктирными каракулями крабов. Все эти существа из другого, сопредельного нашему мира – краб с глазами на тоненьких стебельках, передвигающийся на цыпочках боком, ракообразная морская уточка, которая, угнездившись у вас на голове в своем створчатом панцире, роняет кусочки добычи вам прямо в рот, – были осыпаны дождевыми каплями. Намокший песок цветом напоминал цемент. Ее одежда, даже белье, так прилипли к телу, что она показалась себе похожей на гладкую белую статую работы Сигала, а все ее выпуклости и выступающие кости словно слизал туман. Александра без труда дошла до конца омытого дождем общественного пляжа, до самой стены с колючей проволокой, и повернула обратно. Пришла на автостоянку, подхватила промокшие босоножки, которые оставила у пучка травы Ammophila breviligulata [4]. Ее стрелообразные листья сверкали, опустив намокшие края.
Она открыла дверцу своего «Субару» и повернулась, чтобы позвать Коула, убежавшего в дюны.
– Ко мне, песик! – нараспев произнесла Александра. – Ко мне, малыш! Ко мне, хороший!