Мне лучше рассуждать о Гвендолин, чем о родителях. От одной мыслишки о них в комплект воспоминаний входят сеансы, на которых я присутствовал в качестве подопытной мышки. Сеансы, заканчивающиеся болью, кровью и бредовым состоянием. В моей голове тут же рисуется картина воспоминаний: белая, как снег, комната; капли крови на идеально белом полу, появившиеся из-за повышенного давления; недовольные крики матери, суета рабочих и дрожащие от передозировки наркоза, пальцы.
Гвендолин закинула одну ногу на мое тело, скинув с себя одеяло. От неожиданности я резко скинул ее часть тела с себя, слегка всполошившись. Позже я понял, что ей всего лишь, скорее всего, стало жарко.
― Ты чего? ― тяжким голосом произносит она.
― А ты чего? ― строго спрашиваю ее. ― Я тебе не плюшевый мишка, чтобы терпеть твои закидоны.
― Я не специально! ― восклицает девочка. ― Мог бы и аккуратно убрать, зачем такая жестокость?
Интересно представить, что было бы, если я выпорол бы ее ремнем за плохое поведение. Закатила бы истерику? Упала на пол и начала бы колотить ручками и ножками? Ненавижу, когда дети пытаются привлечь к себе внимание. Возможно, вы сочтете, что я противоречу сам себе: боготворю Гвендолин, но попутно любви этой, ненавижу? Нет, не ненавижу. Скорее просто раздражаюсь ее временным, к счастью, поведением. А может не временным. В любом случае нужно надеяться на лучшее. В конце концов, я тоже был таким когда-то. Но бывало это очень редко. И не в такой форме. Я что-то делал (часто это были школьные поделки), а по завершению творения дарил это родителям, надеясь хоть на какое-то ласковое слово. Мою работу оценивали, хотя через минуту она летела в мусорку. Обидно чутка.
― Расслабься, обычный рефлекс. Ни о какой жестокости даже и мысли не было, ― спокойно произношу я, коварно улыбаясь, представляя, как мой ремень скользит по ее заднице за все непослушанье, которое она проявила сегодня.
― Хм, ― слышу от нее, отчего, обхватив ее плечо рукой, притягиваю к себе (пытаясь хоть как-то проявить дружеское отношение. И гостеприимство). Не стоит подражать плохому поведению и строить из себя столь невоспитанного человека, как делает это она. Это далеко не круто. Уж мне ли это не знать.
Секунду спустя, я получаю ответку в форме оплеухи.
― Да расслабься, ― пищит она, ― всего лишь рефлекс.
Моя рука мгновенно выскальзывает, и я еле осознаю то, что произошло. Хочется назвать ее мелкой дрянью, смеющей поднимать на меня руку в моей же квартире. И потом, сколько ей лет? Одиннадцать? И только? В таком возрасте позволять себе такое ― верх наглости и бескультурья. Вам знакомо такое чувство, когда вы действительно имеете в себе зверя, словно держа и зажимая его ладонями? Сейчас я чувствую именно это. Я не даю своему желанию «добро». Хотя отчихвостить этого ребенка все же следует. Но не я этим должен заниматься, а ее родители. И опять же мои мысли заходят в тупик. Ее родители не выполняют своих истинных родительских обязанностей. Все равно, что поставить чайник на плиту кипятиться, а через минуту отправиться спать. Ее родители безответственные: родили чадо и отправили его во взрослую жизнь самостоятельным путем. Что ж, это не ее вина. Потому мне сейчас легче ― я утешился мыслью, что Гвендолин не осознает своего ужасного поведения. В детстве она была точности такой же, хотя практически не ревела.
Я запомнил ее такой: младенцем, корчащим рожицы, капризницей, которая требует к себе внимания, маленьким ангелом, который сладко спит, даря зрителям этого представления истинное удовольствие. Да, я любил смотреть на спящую Гвендолин. И вовсе не потому, что нервная система Эрика отдыхала, а потому, что дивный вид Гвен заставлял мою душу трепетать, как бабочка в воздухе.
Боль, которую подарила мне эта засранка, не так уж сильна, как она считает. Но я все же счел продемонстрировать и спародировать калеку, которой она выставляла себя совсем недавно. «Ууу», «Ооох», «Ммм», ― все это попытался издать я, хотя получилось не так, как хотелось.
― Ты, блять, кончил? ― хмурит бровь и щурит глаза.
Нужно сказать о том, что до меня не сразу дошли ее слова. Вернее говоря их смысл. Но догнав, меня терзает вопрос: «Откуда ей известны столь тонкие подробности взрослой жизни?». Но предпочел я промолчать, тешась надеждами, что она не пробовала это с мальчиками-одноклассниками в туалете, во время переменки.
― Я должен отругать тебя за такое невежество, да и за нецензурного характера слова, тоже. Согласна с этим?
― Мне, по-твоему, пять лет? ― возмущается девочка, чуть опустившись.
― Это неприемлемо в любом возрасте, юная леди.
Хмыкнув, она отвечает:
― Тоже мне, мамочка нашлась. Ты мне не отец, чтобы воспитывать.
Ранее я говорил вам, что отец ее вряд ли будет заниматься воспитанием своего ребенка. А вернее, он вообще не занимается им. Результат этого действия (или же наоборот, бездействия) у меня на глазах.
― Я имею право воспитывать тебя. Если бы тебе не наняли няню, я бы забрал тебя к себе и воспитал так, как мне бы заблагорассудилось.
― Ха-ха, ― хихикает она, ― через год я была бы уже на помойке.
― Почему ты так думаешь?
― Ты бы не выдержал меня, ― уверенно произносит Гвендолин. ― Мое поведение к пяти годам было ужасно, как говорит глухая свинья. (Стоит напомнить, что так она называет свою няню).
― Я бы воспитал тебя так, чтобы в будущем у меня не возникло никаких проблем с твоим поведением. Твоя Джасвиндер слишком строга, но справедлива. Видел ее пару раз с твоим братом, чуть ли не за ручку тащила.
― Ты ее видел? ― осведомляется она, приподнявшись и вскинув брови.
― Бывало.
― Правда на свинюгу похожа? ― веселым голосом интересуется она, начав возиться.
― Правда, ― с легкой и спокойной усмешкой поддакиваю ей.
========== IX. Eric ==========
Шел второй час нашей с ней болтовни. Казалось бы, сонливость отступила, уступив бодрости, а тяжелые мысли просто улетучились. Однако я не нахожу адекватности нашего с ней диалога. Совсем. Хотя, это не так уж и важно. Минут двадцать, а от силы все тридцать, она рассказывала мне о своем первом поцелуе с мальчишкой. «Его зовут Стефан, он очень красив и мил» ― как поведала она мне. Далее она рассказала о последующих кавалерах, с которыми судьба сыграла злую шутку. Почему же шутку? Что ж, Гвендолин уверяет, что каждого она бросала (но на все ее действия имелись особые причины). Либо избранец ее был недостаточно опрятен, либо недостаточно умен, либо же вообще, был просто «ни о чем».
Что касается моей личной жизни, рассказа о которой она потребовала взамен на свою басню, то я бы предпочел промолчать. Но вряд ли мне бы удалось сделать это в присутствии Гвендолин. Маленький демон начал задавать такие вопросы, как: «Во сколько лет у тебя был первый поцелуй?»; «Как звать твою первую девчонку?»; «Как давно не было у тебя секса?»; «Сколько всего было у тебя девчонок и в том, и в том деле?».
Иногда меня настораживало ее поведение, далеко не свойственное маленькой девочке, а иногда наоборот, я глубоко сомневался, что ее развитие не остановилось на пятилетнем уровне. Думаю, сейчас меня способен понять лишь я сам. Наблюдать в ней маленького, распущенного, казалось бы, ребенка, далеко не признак нормального психологического состояния. И я полностью принимаю тот факт, что на данный момент мне не по себе. Виновата ночь, медленно уступившая утру. Солнце поднимается, разбросив свои яркие лучи на землю, а глаза мои закрываются. Не в моем это стиле ― поздно ложиться спать, но иногда я позволял себе такую отраду. А может, вовсе наоборот. Нарушается драгоценный режим сна, а значит и здоровье само собой.
Моя девушка любит сидеть до утра, либо же развлекаться до рассвета в компании своей сестры и подруг. Ее сестра ― Софи (и, кстати, сестра-близнец) невеста (уже несколько лет) моего хорошего друга ― Сэма. Тот тоже любитель посидеть до утра. Иногда люди считают меня скучным, поскольку я живу «старомодно». Возможно, в этом есть доля правды. Но невозможно не выделить хотя бы один плюс. Когда народ не высыпается, бродя утром по Бесстрашию, как свежее привидение, я с самодовольной улыбкой иду им навстречу (а самое главное, что улыбка моя ― совершенно искренняя). Софи (напоминаю, сестра моей девушки и невеста друга), кстати говоря, тоже любитель рано ложиться, хотя иногда не прочь посидеть до утра в своей веселой компании. Но Сафине по душе, конечно же, веселые ночи. Да и вообще ей нравится веселая жизнь, как и ее сестре, между прочим. И я рад, что моя девушка перевоплотилась в неугомонную девчонку. Превратилась из грустной, скучающей девочки. Хотите знать, почему она грустила с самого раннего детства? Проблема была в ее сестре. Она ощущала, что для жизни создана лишь ее сестра, которую невозможно отличить от самой Сафины. Даже голоса были схожи, не говоря уже о телосложении. Многие завидовали им: девочки были прекрасны; «гламурные цыпочки», как их любили называть завистницы; обе блондинки следили за собой, несмотря на то, что природная красота сделала их необычайно дивными.